Горожане

Его удивило, что на аэродроме Андрей обнял немца и они долго хлопали друг друга по плечам.

— Еще бы! Он приезжал к нам на завод, для обмена опитом. И домой ко мне приходил, в гости. Хороший парень, толковый, все на лету схватывает. Кстати, и учился он в Москве, в энергетическом.

— А как он относится к нам?

— То есть? — не понял вопроса Андрей. — В каком смысле?

— Ну, к нам, советским людям. Вообще — к нашей стране.

Андрей пристально на него посмотрел, словно старался вычитать что-то на лице, потом расхохотался.

— Думаешь, он реваншист? Ну, ты даешь! Нет, милый, успокойся. Мы о многом с ним говорили, когда бутылку «Старочки» прикончили. Знаешь, не надо преувеличивать разницу между нашими странами. Конечно, национальный характер в чем-то сказывается, традиции разные, но и социальный строй, и образ жизни во многом сейчас похожи.

— Словом, он настроен к нам позитивно? — добиваясь полной и окончательной ясности, спросил Борис.

— Вполне. Хотя кое-чего он так и не сумел понять — почему, например, некоторые продавцы кричат на покупателей или почему очереди в столовых такие длинные. Но от этого и мы тоже не в восторге, не так ли?

Пора было спускаться вниз, ехать на завод, и Борис со страдальческим видом принялся натягивать туфли.

— Что, жмут? — сочувственно спросил Андрей.

Борис вместо ответа махнул рукой. Это Варя настояла на том, чтобы ехал он в лакированных туфлях — иначе, мол, несолидно. А Борис терпеть их не мог, в Кемерове он надевал их всего два раза, так неразношенными они и стояли.

— Ты, я вижу, решил немочек наповал сразить. А?!

Борис почему-то покраснел, хотя это был всего лишь обычный треп, на который и реагировать не стоило. И подумал с досадой, что с этими лакировками и вообще с одеждой он попал впросак. Борис поехал в новом, только что сшитом костюме — добротное (объединение «Октябрь») дорогое трико, замысловатый фасон пиджака с хлястиком и двумя разрезами — закройщик во время примерок важно именовал их шлицами. Но на улице парило, одеты все были как-то иначе: какие-то курточки разнообразных покроев, яркие трикотажные джемпера, пуловеры. В жестко накрахмаленной сорочке, туго завязанном галстуке Борис сразу почувствовал себя стесненно, словно в панцирь закованным. Он снова мысленно чертыхнулся по адресу жены, вспомнил, как накануне отъезда она заставила его при полном параде появиться перед родственниками. А ему упорно казалось, что левое плечо у пиджака морщит, туфли жали, и вообще он чувствовал себя не в своей тарелке. Тестя тянуло пофилософствовать — он немного не дошел до Берлина, его ранило на подступах к городу, в каких-то сорока километрах от него, и тесть весь вечер твердил одну и ту же фразу: «Я не побывал у германцев в логове — ты побываешь». Сначала Борис пытался уточнить, что разное это дело: тогда и теперь, да и в разном они качестве попали бы в Берлин. Но тесть вошел уже, как говорила Варя, в глубокий штопор, и спорить с ним было бессмысленно.

И сейчас, вечером, пробуя рукой тусклые металлические поручни, Борис неожиданно еще раз вспомнил тестя. «Немцы они и есть немцы, — возбужденно, преувеличенно громким, как у всех глуховатых людей, голосом говорил он. — Первую мировую кто развязал? А вторую? А кто Китаю сейчас продает подводные лодки?» Варя вмешалась, объяснила, что нынче две Германии и даже с Западной у нас добрососедские отношения, но тесть упорно стоял на своем: нация есть нация и дели ее на две части или на осьмушки, воинственность их от этого все равно не уменьшится.