Горшки

— Арестуют нас сейчас: казаки сюда приехали.

Не успела я опомниться, Николая уже нет.

Выбежал и калитку не затворил. Оставила я ведро под коровой, бегу в избу. Дрожу вся, и язык не владеет. Глаза разбегаются в разные, стороны. Увидала ружье на стене, сунула под кровать без памяти. Очень уж испугалась. Бывали казаки проездом у нас, знала я — хорошего не будет. Тормошу Володимира, а он, как нарочно, уснул крепким сном. Схватила за руку, кричу:

— Володимир, Володимир, проснись! Казаки приехали.

Вскочил он, как был, и обуться не успел. Глядим, Ванюшка Черемнов с мешочком бежит, запыхался.

— Скорее, солдат, скрывайся — обыски будут делать.

Ребятишки проснулись в суматохе, маленький заплакал. Мне бы на руки его взять, чтобы не плакал, да разве есть когда? Ножик ищу, хлеба отрезать Володимиру на дорогу. Не догадаюсь целую горбушку дать, а мальчонка-малыш кричит на всю избу.

Большенький тоже заплакал. Такой крик поднялся — чужие люди под окошками начали останавливаться. Схватил Володимир пиджачишка рваный, говорит:

— Ты, Настасья, не бойся. Я на болоте буду сидеть до вечера. Вечером наведаю тебя. Станут спрашивать казаки, куда я делся, говори — ничего не знаешь. Тебя они не тронут — женщина ты.

Надавал мне таких советов, а я и не помню ничего. Вышла на двор, ведро с молоком на боку лежит, корова к воротам подошла, рогами калитку отворяет. В избе ребятишки плачут. Хожу, как дурочка, и сама не знаю за что взяться. Выглянула на улицу — там галдеж стоит. Кто в эту сторону бежит, кто — в ту. На меня показывают пальцем. Подбежала Анна шабриха спрашивает:

— Мужик твой скрылся?

Тут опять немного опомнилась я. Поглядела спокойно, говорю:

— Чего ему прятаться? Чай он не вор.

— Большевик он у тебя.

Не пойму сразу, чего хочет Анна, а она с добром ко мне. «Я, говорит, никому не скажу. Если дома спрятала его, пускай перепрячется. Найдут казаки — не помилуют». Подошла Наталья, Николаева жена, мигает мне через плечо: айда посекретничам. Увела меня на двор, спрашивает:

— Чего будем делать?

А я и сама не знаю, говорю ей:

— Нас не тронут, женщины мы.

Наталья тогда рассердилась на меня.

— Какая ты надежная, Настасья! Разве можно оставаться на глазах у всех? Один Прокоп утопит нас с головой за наших мужиков. Сколько хлеба отобрали они у него для неимеющих?

— Так чего же будем делать?

— Спрятаться надо нам.

— А ребят куда?

— Ребят оставим на денек, их не тронут. Уйдут казаки — вернемся. Не уйдут, попросим бабушку Фектисту поглядеть.

Слушала я Натальины слова и так расстроилась сердцем, хоть самой зареветь впору. Шутка ли дело — из своей избы бежать! Да и куда я пойду? Мужики — солдаты, они ничего не испугаются, могут оборониться, если кто нападет. Дома оставаться — тоже боязно стало. Злые есть среди казаков. Натравят на меня, скажут им: это — жена большевика, самого главного коновода.

Только хотела пойти к бабушке Фектисте, чтобы поглядела за моими ребятишками, слышу — кричат на улице:

— Казаки по избам ходят!

Бросилась я в сени, выскочила на двор. Пометалась из угла в угол, опять прибежала в избу. Схватила маленького на руки, большенькому сказала:

— Иди к бабушке Фектисте, сиди там целый день. Я приду скоро.

Он плакать начал, у меня сердце разрывается. Подумала-подумала, говорю себе:

— Что будет, то и будет. Никуда не пойду. Вышла с обоими ребятишками во двор, погнала корову в стадо, а стадо давно за околицу выгнали. Корова не идет, упирается. Хлыщу ее прутиком по спине, приговариваю:

— Иди, иди!

Навстречу мне Лаврентий без шапки, косым глазом ухмыляется. Володимира очень не любил он и радовался больше всех, когда казаки приходили. Остановился около меня, ехидничает.

— Куда коровенку гонишь?

И что со мной сделалось — сама не помню. Подняла я голову на Лаврентия да прямо в глаза и говорю ему:

— Косой бес, не радуйся!

Домой я не вернулась. Гляжу, Прокоп идет с двумя казаками — так во мне и упало все. Ребенок на руках камнем лежит, другой за подол держится. Двигаю ногами, ничего больше не вижу. Вся улица туманом покрылась. Иду по дороге, а кажется — в яму падаю. Храбрюсь все-таки, сама себя подбадриваю. Пересекли казаки дорогу мне, говоря:

— Айда с нами!

— Куда?

— В теплое место.

Я заупрямилась, один казак за руку дернул.

— Не ломайся! Сама знаешь, куда тебя вести надо. Сказывай, где мужа схоронила?

Тут и я притворилась маленько.

— Что вы, родимые! Разве спрашивают нас мужики, где они хоронятся? Сами ищите, я ничего не знаю.

— А если мы тебя заставим сказать?

Опять я притворилась.

— Как вы меня заставите сказать?

Один казак плетку показал.

— Вот этой штукой: она всем бабам языки развязывает.

Другой казак, постарше, изругался.

— Не разговаривай много с чертовой бабой. Веди в сарай, там скорее скажет.

Так и задрожала я вся. Поправила платок, говорю:

— Вы хоть детей моих не пугайте. Чего я такое сделала, чтобы в сарай меня?

— Ладно, не разговаривай.

Увидала я, как Прокоп притворно над бедой моей вздыхает, словно смелее стала. Взяла большенького за руку, утешаю.

— Ты, Ваня, не бойся, это дяденька нарочно пугает нас.