Горсть света. Роман-хроника. Части 3 и 4

Буря уже налетела на город. Нужный номер дома он различил в чистой догадке. Добрые старики приняли его, как только он назвал имя Степана Мироновича и Беллы... Он перекрестился на икону, попросил позволения лечь, и слушал ветер в трубе русской печи... Ангел-хранитель крестообразно сложил оба белых крыла над первым вольным кровом своего подзащитного. А над Енисейском двое суток бушевала редкостной силы пурга, и когда она стихла и солнце озарило наметанные снежные сугробы, герой повести глянул из обеих окон своей угловой комнатки, сквозь узоры изморози на типичнейший пейзаж новой социалистической Сибири: левое окно выходило на тюремный замок, окруженный белокаменной стеной в три человеческих роста с вышками по углам, где за пулеметами, в меховых тулупах, дежурили стрелки охраны («попки»). За стеной отчетливо виднелось кирпичное кубическое строение главного тюремного корпуса с видимыми над стеной оконными щитками-намордниками. Правое же окно комнаты глядело прямо на кладбище, даже на два — ближе было русское, подальше — татарское, первое — с крестами, ясно различимыми сквозь морозное сверкание этого утра; кладбище же татарское издали казалось просто красивой хвойной рощей, со слабо намеченной к ней тропою, в то время как место упокоения православных так и манило к себе настежь раскрытыми воротами с ликом Спасителя над ними и широкой подъездной дорогой, покамест еще не полностью разметенной после метели...

Старики-хозяева так привыкли к этому пейзажу, что находили в нем даже приятность, прежде всего практическую. У них не было родных, и в случае кончины — толковали они про это с чисто русским, крестьянским спокойствием — похороны были бы делом рук добрых соседей, а затруднять им эту обязанность старики не хотели бы...

— Видите, везти нас будет недалечко, а гробики... вон они, готовенькие, в сарае припасены: как размету двор, так покажу вам, сам строгал и красил, и лаком покрыл... Побольше — тот для меня, поменьше — для нее... Просим у Бога, чтобы уж обоих нас вместе к себе прибрал, ну, да уже в этом — Его воля! Ежели один из нас молитвенником за другого останется — все одно, недолго ему одному бедовать, и знать будет, что постель ему приготовлена.

...Лекцию о трудоустройстве прочитал Рональду Степан Миронович. Он намекнул, что кроме официальных рабочих мест, крайне ограниченных для ссыльных и спецпоселенцев, есть и еще некоторые иные возможности, однако пока от подробностей на эту тему уклонился. Рональд спросил его о встреченной красавице, и запомнившиеся ему приметы сразу помогли выяснить, что красавица является вольной дамой, по специальности она детский врач, работает в больнице и в городе очень известна. А приехала сюда из Горького к мужу-инженеру, конструктору судов на подводных крыльях, автору первой такой советской «Ракеты», чем-то, не угодившему органам и получившему срок и ссылку. Инженер слывет чудаком, мало с кем знается, а жена-красавица его любит и надеется на просвет впереди.

Степан Миронович же, несмотря на свою подчеркнутую лояльность и строго соблюдаемую партийную дисциплину в высказываниях на любые темы, питает не слишком большие надежды вернуться к московской научной деятельности и поэтому решил построить в Енисейске собственный дом: в любом случае он сослужит добрую службу! Либо обеспечит долгую удобную енисейскую фортуну своим строителям и владельцам, либо, при обороте наиблагоприятнейшем, будет продан какому-нибудь состоятельному енисейцу, любителю простора, тепла и света из окон. Средства же на постройку, притом немалые, получены от родных, от продажи кое-какого московского имущества и... от «трудов праведных», здесь, в городе исполненных, о коих мол покамест распространяться не след!

Забегая вперед, нелишне здесь раскрыть этот секрет, ибо он уже едва ли сулит кому-нибудь неприятности, став достоянием читателя. Да и едва ли все это совершалось в полной тайне — знали истину, верно, и некоторые енисейские партийные власти.