Горцы Северного Кавказа в Великой Отечественной войне 1941-1945. Проблемы истории, историографии и источниковедения

В конце августа 1942 г. Чечено-Ингушский обком партии совместно с командующим Северной группой войск Закавказского фронта⁴⁶⁰ генерал-лейтенантом И.И. Масленниковым запросили у Ставки Верховного главнокомандования разрешения провести прием добровольцев среди чеченцев и ингушей на том основании, что все они – 45 тыс. здоровых мужчин – «хотят драться с фашистами»⁴⁶¹. Вполне вероятно, что с такой инициативой в Военном совете Северной группы выступил председатель СНК ЧИАССР С.К. Моллаев, незадолго до этого, 18 августа 1942 г., назначенный членом Военного совета группы войск⁴⁶².

Перед принятием решения Сталин запросил мнение генерала армии И.В. Тюленева и наркома внутренних дел Л.П. Берии. Последний работал в тот момент на Кавказе в качестве полномочного представителя ГКО и фактически подменял собой фронтовое руководство. Сталин получил следующий совместный ответ: «Формирование каких-либо частей из чеченцев и ингушей в данное время считаем нецелесообразным»⁴⁶³. Однако здесь же допущено исключение: «Наиболее проверенные чеченцы и ингуши, так же как и осетины, будут использованы в необходимых случаях в качестве проводников, разведчиков частями Красной армии. (Здесь и далее курсив наш. – Авт.) После проверки на конкретных делах из них будут создаваться небольшие добровольческие отряды для борьбы с противником»⁴⁶⁴. В другом донесении Берии в Москву говорится о «тщательной проверке каждого из них»⁴⁶⁵. По данным историков З.М. Аликберова и Х.-М. Ибрагимбейли, в начале сентября 1942 г. на фронт отправились 2 тыс. добровольцев из числа коренных национальностей Чечено-Ингушетии⁴⁶⁶ и 4900 добровольцев из Дагестана⁴⁶⁷, однако этим цифрам, как и вообще факту проведения добровольческой кампании осенью 1942 г., документальных подтверждений обнаружить пока не удалось.

Перевес политических мотивов над потребностями армии вкупе с пристальным вниманием к добровольчеству на Северном Кавказе лично Сталина («товарищ Сталин приказал…», «товарищ Сталин разрешил…» вместо обыкновенно безличного «ГКО постановил…» или «Ставка приказала…») говорит о том, что оно стало важным элементом национальной политики в регионе.

Наиболее отчетливо этот тезис нашел отражение в добровольческой кампании в Чечено-Ингушетии и Дагестане в январе – марте 1943 г., проведенной спустя много месяцев после приостановки здесь обязательного призыва.

Директивой начальника Упраформа РККА генерал-полковника Щаденко № ГУФ/28ш от 26 января 1943 г. была объявлена мобилизация всех добровольцев по национальности чеченцев, ингушей и представителей народностей Дагестана.

Мобилизация велась при активном участии советских, партийных и комсомольских организаций республик. Была организована мощная пропагандистская кампания, в которой участвовали все наличные силы партийных идеологов республик и работников военкоматов.

Как ни странно отмечать в главе о добровольчестве, главным принципом проводимого мероприятия была объявлена именно добровольность вступления в ряды Красной армии. Местные власти отдавали себе отчет в политической важности мероприятия, стараясь не допустить принудительности и кампанейщины. Требовалось на деле доказать лояльность горцев советскому строю. Тем не менее добровольческая кампания сразу же стала давать сбои именно из-за нежелания многих военнообязанных служить в армии.

Особенно напряженная ситуация сложилась в Чечено-Ингушетии. Здесь призывные комиссии в полной мере столкнулись с особенностями традиционного менталитета горцев – большим влиянием старейшин родов и мусульманских священников, оказывавших определяющее влияние на молодежь, тейповой замкнутостью. Население Чечено-Ингушетии почти не проявляло интереса к данному мероприятию. «Добровольцев очень мало», – отмечал военком республики полковник К.А. Бронзов⁴⁶⁸. Люди справедливо указывали властям на добровольность кампании и ссыпались на наложенный прежде запрет на призыв: «Сталин запретил призывать чеченцев и ингушей в армию, а местные власти, несмотря на это, призывают»⁴⁶⁹. Как и в случае с карачаевцами, о чем говорилось выше, многие чеченцы и ингуши расценивали этот запрет скорее как благо и привилегию.