Горы слагаются из песчинок

День уже подрастает, вытягивается, упираясь руками в утро, ногами — в вечер, и пытается пошире раздвинуть их. Семь-восемь дневных часов кажутся стеклянным мостиком — чистым и незапятнанным. В колючем, бодрящем морозном воздухе он плавной дугой переброшен от рассветного одиночества к теплому, уютному вечеру.

Мать сбросила строгие уличные туфли и бесшумно ступает теперь в мягких войлочных тапочках.

Подросток поспешно поправляет на столе невзрачную книжицу — подтверждение его первой за долгое время победы. Он задумывается и передвигает книжицу на край стола: так она будет заметней, сразу бросится в глаза вошедшему. Но снова передумывает и кладет ее на середину: пусть она здесь не обращает на себя внимания, зато — в центре, на почетном месте.

Он замирает в возбужденном ожидании.

Ручка двери медленно опускается, и в комнату нерешительно входит Мать.

На удивленном лице Подростка вспыхивает улыбка.

Он видит на Матери кремовый халатик, легкий, как у девчонок, расширяющийся книзу, с веселыми оборками на вороте и рукавах. Но в тусклом взгляде зеленоватых глаз все же кроется грустная неуверенность, а румянец, оставленный на щеках холодной водой и жестким полотенцем, кажется почему-то ненастоящим, намалеванным небрежной кистью. Подросток перешагивает через поблекший вдруг орнамент ковра и наклоняется к еще мокрому лицу Матери. Та стыдливо утыкается в плечо сына, точно желая убедить его, что он не грезит, что это действительно она.

Смущенно отступив, Подросток берет со стола книжицу и молча протягивает Матери.

В немигающем взгляде зеленоватых глаз загорается изумленное невинное детское любопытство. Мать углубляется в книжицу: это официальный документ, рубрики которого заполнены названиями предметов, оценками, подписями.

— О-о, — протяжно восклицает она. И потом, после долгой паузы, говорит виноватым дрожащим голосом: — А я-то забыла, что ты сегодня… что у вас теперь… Вернее, я помнила, только выскочило из головы. Память худая стала.

Боже мой. Выскочило. Из этой сегодня такой изящной, задумчиво склоненной набок, такой милой и симпатичной головки выскочило. Память у нее худая.

Подросток застыл на месте, серьезный, с обиженно вздернутым подбородком.

— Работы сегодня было невпроворот… Но тем более приятен этот сюрприз… — робко поднимает она глаза на сына.

— Конечно, — смиренно кивает он.

— В лаборатории… столько всего, голова идет кругом…

— Да уж догадываюсь.

Мать ищет еще какие-то слова, борется с ними, непокорными и предательскими. Он не вмешивается.

Только смотрит на кающееся, испуганное лицо Матери с высоты своих ста семидесяти пяти сантиметров.

— Сынок… Петер… — жалко бормочет она.

— Да, Мама, — говорит он чуть свысока, но ласково.

Если свысока, то можно и ласково. Даже нужно. Рекомендуется.

— Я так расстроена.

— Пустяки. Нашла из-за чего расстраиваться, — отмахивается он великодушно.

— А результаты отличные… просто великолепные… — все еще пытается задобрить его Мать.

Ну да. Отличные.

Подросток небрежно пожимает плечами, так, будто он их бесплатно получил, эти и в самом деле отличные и заслуженные оценки. Или выиграл по лотерейному билету, который случайно купил за гроши и на время забыл о его существовании.

— Поздравляю, сынок. От души. Я так рада за тебя.

Он с тем же великодушием кивает, благосклонно улыбается и быстрым движением даже касается волос Матери, которые уложены сплошной темной волной, протянувшейся от правого виска через затылок к заколке над левым ухом. Качающейся походкой он подходит к письменному столу, чтобы выбрать ручку. Останавливается и с важным видом — точь-в-точь как Шеф — демонстративно задумывается. Наконец, так же раскачивая жердеобразное, почти двухметровое тело, Подросток неторопливо подходит к Матери и, склонившись в почтительной позе хорошо выученного лакея, протягивает ей необходимую для росписи ручку.

Поначалу эта игра ее забавляет, она уже готова рассмеяться, но Подросток замер, будто окаменевший. Улыбка на его губах — пронзительная, ледяная.

Мать покорно склоняется над табелем, чтобы поставить свое имя. Буквы — обычно четкие, как рисованные — получаются заостренными и выпрыгивают из строки. Раскаяние и замешательство размягчают Мать, такую жесткую и решительную в последние месяцы. Движения ее делаются неуверенными — выходит, достаточно мелкого испуга, только и всего-то.

Она еще долго держит табель в руках, явно не зная, что с ним делать, пока наконец Подросток, сжалившись, не отнимает у нее книжицу.

Пальцы ее, выпустив табель, безвольно сжимаются, и сын с удивлением замечает, что они не только беспомощны, но и странно обнажены: гладкое золотое кольцо, которое Мать носит не снимая, снова осиротело. Перстенек куда-то исчез.

Подростку слышатся одинокие гулкие шаги возвращающейся с работы Матери — и он вдруг оттаивает. Он о чем-то догадывается.

* * *

Горестно обнаженные пальцы Матери изрисовали всю скатерть загадочными причудливыми знаками.