Горы слагаются из песчинок

— Ты заслуживаешь праздничного ужина, — говорит она после долгого молчания. — И надо же, как раз сегодня я к нему не готова. Впервые с незапамятных времен не зашла после работы в магазин…

— Ну что ты, Мама, — горячо прерывает ее Подросток. В голосе его мальчишеские слезы борются с таким же мальчишеским самолюбием. — Ничего страшного. Подумаешь, важность какая.

Но Мать встает, теребя пуговицы халатика.

— Накину что-нибудь, — говорит она с деланной непринужденностью. — На углу магазин самообслуживания еще открыт.

— Еще чего! — кричит Подросток. — Не выдумывай. Я и так рад, что наконец… вижу тебя в цвете… что у нас как будто бы все налаживается, понимаешь? Не ходи никуда, я прошу тебя.

— Ну хоть чего-нибудь, — смущенно улыбается Мать, — хоть чего-нибудь вкусненького…

— Знаешь что! — задорно восклицает он. — Сварим картошку в мундире, и с маслом!

Мать нерешительно оглядывается в сторону кухни, но Подросток не дает ей двинуться с места.

— Я сам. Это мой праздник… позволь мне самому приготовить.

На испуганное, грустное, поникшее лицо Матери как бы украдкой возвращается бледный румянец.

— Ладно, сынок, пусть будет по-твоему, — с детским весельем хитро прищуривается она, совсем как в былые времена, которые кажутся такими далекими, будто прошла уже тысяча лет.

* * *

Под рождество хлопьями взбитой пены землю покрыл снег. Фонари струили на него медовый свет. Полюбоваться белым покрывалом и вдохнуть его свежий запах хотели даже старики, выглядывая из окон.

Дядя Дюрка пришел намного позже Матери.

Подросток догадывался, что те трое прогуливаются где-то внизу, самоуверенно посмеиваясь и пряча в рукав сигареты. Один из них наверняка не спускает глаз с подворотни, потом они меняются, и уже другой взгляд невидимым поводком приковывает троицу к его дому. Их неусыпное внимание никогда не ослабевает.

Собственно, в тот день, накануне рождества, он и уверился окончательно, что те трое все же не шутят. Они действительно чего-то ждут. Ждут который уж месяц, и, похоже, терпения у них хватит надолго.

В комнате, что выходит окнами на улицу, они вдвоем с Матерью наряжали елку. Мать, думая о чем-то своем, невольно улыбалась своей прежней тихой улыбкой. И даже напевала.

Подросток время от времени отодвигал занавеску то с одной, то с другой стороны окна и приникал к стеклу, чтобы получше разглядеть противоположную сторону улицы, где должна была появиться троица — ведь к самому дому они подойти не посмеют, к тому же противоположная сторона удобней со стратегической точки зрения: оттуда хорошо просматривается подворотня. И он не ошибся в своих расчетах. Они были там. Иногда они исчезали, потом возвращались и выстраивались вдоль бровки тротуара в немом ожидании.

Мать, занятая собой, наконец обратила внимание, что он беспрерывно бегает к окну. Но не рассердилась. Напротив — она с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

— Еще рано, Петер, — качая головой, сказала Мать. — Еще только три.

Подросток вспыхнул.

— Ну да. Я знаю, — растерянно забормотал он, еще больше забавляя ее своим поведением.

— Он будет после четырех, а ты уже все глаза проглядел, — сказала Мать и рассыпала в воздухе мелкие бусинки довольного смеха.

— После четырех? Ты о ком? — Рука Подростка застыла над веткой, и конфета, которую он собирался подвесить, показалась каменно тяжелой.

Мать стояла на цыпочках и, прищурившись, смотрела, куда бы пристроить стеклянную звездочку.

— Я прошу тебя, не шути так. Тем более сегодня!

— Да ведь я…

— Что — ты?.. — Она посерьезнела.

— Ничего, — обиженно пожал плечами Подросток.

Она осторожно положила под елку сверкающую звездочку, которая тут же потускнела, превратившись в обычный предмет, такой же безжизненный, как и все остальные.

— Наверное, нужно было сначала посоветоваться с тобой, — со вздохом сказала Мать. — Но я думала… я была уверена, что и ты его полюбил.

— Дядю Дюрку? — испуганно воскликнул Подросток.

Мать неуверенно развела руками:

— Но если я ошиблась и ты все же…

— Ну что ты! Нисколечко не ошиблась! Он мне нравится. Я его полюбил, если хочешь. И вообще…

Тут она подняла глаза.

— Но, понимаешь… может случиться, что мы поженимся. — (Подросток замер.) — Когда умерли его жена и малышка, я работала уже на опытной станции. Мы все так жалели его. Об этом и не расскажешь… слов таких нет. Просто нет. Мы думали, он этого не переживет, думали… Страшно было.

— Мам, не нужно об этом…

— Нужно, ты должен знать. Словом… он сам это все перенес… и понимает, каково нам теперь. Что нам не легче. Конечно, Отец вел себя героически, но… он так выращивал в себе этот ужас, втайне, боясь потревожить нас, испугать. Ну, сам знаешь. А ведь я могла бы разделить с ним страдания или хоть как-то облегчить их. Могла бы, но он этого не хотел, не позволил — вот отчего еще мне так горько. Впрочем, тебе этого не понять… пока что.

— Почему же!