Горы слагаются из песчинок

И он уставился на окаменевшего Шишака, ожидая ответа.

— Так точно, товарищ завпрактикой.

Шеф чуть покачал головой, дружелюбно скользя взглядом по вытянувшейся фигуре ученика. Вниз-вверх, вниз-вверх, без остановки.

— Так, значит, о забегаловках ты и слыхом не слыхал? Я рад. Решительно рад. Ты просто осчастливил меня, сын мой. Осчастливил — шутка сказать!

Шишак, борясь с собравшейся во рту слюной, судорожно двигал кадыком.

— Смею доложить… не совсем…

Шеф, оживившись, ждал продолжения, но Шишак иссяк. Единственным продолжением были тяжелые вздохи, свидетельствовавшие о полной беспомощности ученика.

— Не совсем? Я не ослышался, сын мой? Не совсем, значит? Интересно, каким же образом ты намереваешься осчастливить меня совсем? Я весь внимание, сын мой! Ну так как?

Улыбка на лице Подростка постепенно превратилась в горестную гримасу. Он понял, что тирады Шефа — не безобидное отеческое подтрунивание добродушного наставника над непутевым учеником, что, несмотря на панибратский тон Шефа, третьегодок в его глазах просто ничтожество. Видя, как Шишак, будто попавшая в патоку муха, отчаянно барахтается в лицемерно медоточивых, тягучих словесах Шефа, Подросток не сдержался и взволнованно выпалил:

— Разрешите, товарищ завпрактикой…

Шеф повернулся к нему и удивленно вскинул пучки смолянисто-черных густых бровей:

— Слушаю, — сказал он, пристально оглядывая Подростка.

— Я… я… — испуганно стал заикаться тот. — Извините, забыл… Хотел что-то сказать и забыл… Извините.

Шишак побагровел, а Шеф дружелюбно закивал:

— Ничего. Бывает, бывает… Чего только не бывает на свете, дорогой Амбруш, Забывчивость — не самый большой порок, нет, этого я утверждать не могу при всем желании. Мелкий изъян… Дефектик, легко устранимый, ничтожный, пустяковый дефектик, который, конечно же, можно простить. — Он поднял коричневый, будто обмакнутый в морилку указательный палец. — На первый раз. На первый и единственный. Я выражаюсь понятно, дорогой Амбруш?

— Так точно, — выдохнул сконфуженный Подросток.

— Не слышу, — пожал плечами Шеф. — Со слухом у меня, видать, тоже не все в порядке. Что делать, старею, старею, ребятки, — беззлобно улыбнулся он. — Ну-с?

— Так точно, понятно, — отчетливо и громко проговорил Подросток.

В глазах Шефа будто сверкнули недобрые огоньки, но он тут же пригасил их густыми щетинистыми ресницами.

— Ладно, Амбруш. Вы тут особенно не задирайтесь… понятно? А если будете задираться, сын мой, то мне придется забыть о тех светлых чувствах, которые я сохранил к вашему покойному папаше. А этого мне не хотелось бы. Нет, не хотелось бы, сын мой. С вашим папашей в свое время был у меня один… памятный… скажем так: памятный и полезный разговор. — Он задумчиво помолчал. — Да. Ваш любезный папаша… несколько просветил меня по юридической части, когда еще… хм… словом, во времена оны. — Он снова уставился на Подростка. — Но, невзирая на это, заносчивых молодых людей я, как правило, быстро привожу в чувство. Да, да. И вы своим поведением, дорогой Амбруш, меня к крутым мерам не вынуждайте. В следующий раз постарайтесь набраться терпения, чтобы дождаться, как полагается, пока я сам обращусь к вам с вопросом. Это, вне всякого сомнения, самый безопасный путь. Да, да. Самый доступный и перспективный. Так как? Вы по-прежнему не помните, что хотели сказать? Или, может быть, уже припомнили?

Голова у Подростка гудела.

— К сожалению, нет… Извините.

— Не приходит на ум, дорогой Амбруш? Не так ли? Хотели сказать какие-то слова, а они, паршивцы такие, шасть врассыпную, и никак их обратно в голову не заманишь?

— Никак, товарищ завпрактикой.

Шеф расплылся в умильной улыбке:

— Вот-вот. Мне тоже так кажется, дорогой Амбруш. Примерно этого я и ожидал в абсолютной, можно сказать, уверенности. Да. Стареть мы, конечно, стареем, но зато опыта набираемся. — Он сделал паузу, снова обвел учеников улыбчивым взглядом черных блестящих глаз и, вскинув косматые брови, продолжил: — Ведь что мы имеем? Вот стоят передо мной двое юношей, можно сказать только вступающих в жизнь, красивых, здоровых, задорных! Сама резвость, сама жизнерадостность! Все козыри у них в руках и, может быть, даже путевка в будущий век. И тут же стою я, человек, для которого единственным источником силы может служить только жизненный опыт… но сила у него есть. Ты с этим согласен, Шишак?

— Так точно, согласен, товарищ завпрактикой, — по-военному вытянулся Шишак.

— А вы, дорогой Амбруш, согласны?

— Так точно, — ответил Подросток.

Шеф довольно кивнул:

— Правильно. Очень и очень правильно. — И, не повышая голоса, но уже без улыбки скомандовал: — Кругом! Марш!

Ученики отправились в цех.

Шеф грелся еще на солнышке, и Тихоня с выражением страдания на физиономии осторожно выглянул из смотровой ямы.

— Ну, теперь у нас будет денек, — укоризненно сказал он. — А все вы, черт возьми.

— Я когда-нибудь его убью, — раздувая побелевшие ноздри, прохрипел Шишак. — Убью гада. Я не я буду — убью.

Из ямы вынырнула дынеобразная голова Гнома:

— Хо-хо-хо, животики можно надорвать со смеху.

Шишак наступил на растопыренные пальцы мальчишки.