Горы слагаются из песчинок

Большая стрелка часов замирает на цифре 12 и, оттолкнувшись, пускается вниз по ступенькам минутных делений. Он вздыхает и поворачивается к утреннему солнцу, подставляя лицо теплым лучам: вот он, подросток-ремесленник Петер Амбруш, на месте минута в минуту, третий месяц без опозданий и — без надежд. Принятый и все же отверженный, долговязо-нескладный (целых сто семьдесят пять сантиметров), темно-русый, с застывшим лицом. Ощущая спиной три пары буравящих глаз и стараясь не выдавать внутренней дрожи, он готовится к трудному дню, который, как и все последующие, уж как-нибудь проживет, протянет, просуществует. А большего и не надо.

По ту сторону смотровой ямы чавкают в ведре с водой огромные губки: троица принимается драить дверцы машины. Подросток поспешно хватает грязную тряпку и яростно трет ею крышу.

В дверях замер Шеф. Как всегда по утрам, он втягивает носом воздух мастерской и улыбается. Родные, привычные запахи, наполняя легкие, придают ему бодрости. Покачиваясь, как бакен на волнах, он приближается к ученикам. Грудь колесом, голова на короткой бычьей шее втянута в крутые плечи, на лоб надвинут берет, из-под которого пучками топорщатся черные брови. На смуглой физиономии Шефа — неизменно мрачная кривая улыбочка.

По ту сторону машины — кто на корточках, кто припав на колено — выказывают рвение члены триумвирата, по эту, едва касаясь носками ботинок цементного пола, вытягивается на цыпочках Подросток. По ногам, проникая сквозь подошвы, взбирается неприятный холодок.

— Доброе утро, товарищ завпрактикой! — раздается из-за машины заискивающий голос.

— Добр… — сквозь зубы бросает Шеф.

— Здрасте! — Подросток еще пуще вытягивается, делаясь невероятно тонким. Вот, показывает он всем своим видом, осваиваем воинскую выправку, допризывнику это не помешает. Плечи расправлены, живот подтянут, пятки вместе, носки врозь. Руки по швам, и все тело напряжено, готовое к броску по первому сигналу.

Шеф несколько обескураженно окидывает Подростка взглядом, сквозь желтизну на мрачном лице медленно проступает краска. Привычная ухмылка приобретает едва уловимый оттенок фамильярности.

— Мой юный друг нынче прекрасно выглядит! Как подобает любимцу девиц, папы-мамы и школьных наставников! Баловню судьбы, имеющему бесплатный билет для проезда от гимназии до учебной мастерской и обратно — от мастерской до легкомысленно покинутой альма-матер. Нынче здесь, завтра там. Везде его ждут с распростертыми объятиями.

В висках у Подростка вдруг начинают стучать молоточки. А из-за машины раздается довольное хихиканье дружной троицы.

— Или, может… я в чем-то ошибаюсь… гражданин Амбруш?

Не сводя цепкого взгляда с Подростка, Шеф благодушно прищуривает один глаз.

— Так точно, — стоя навытяжку, отвечает тот.

— Браво, браво, — кивает Шеф. — Твердость характера… это похвально… Н-да… — Тут голос его скисает. — Вольно, — заканчивает он и, сам тоже переменив позу, обращает свой взор к остальным.

— Есть, — выдыхает Подросток и принимается оттирать налипшие на кузов мелкие капельки грязи. Над машиной образуется целое облако пыли, в котором почти исчезает его бледное лицо. Он старается изо всех сил.

Шеф, расставив ноги, с блаженным видом покачивается взад-вперед.

— Это что тут за лужа, ребятки? — раздается его вопрос. — Наводнение в мастерской? Хм. Странно, странно, — качает он массивной головой. — Синоптики во вчерашней сводке почему-то забыли его предсказать. Ну и ну!

Все трое хихикают, громче всех заливается Гном, ученик-первогодок. Этот толстяк готов смеяться по любому поводу. Шеф окидывает их дружелюбным взглядом.

— Стра-а-нно, стра-а-анно, — нараспев повторяет он. — Как хотите, друзья, а я в этом факте усматриваю разительное упущение средств массовой информации. Да-да, упущение. Все согласны?

Шеф умолкает. Ученики, уже все вместе, непринужденно смеются.

И вдруг он легко и изящно выбрасывает ногу, ведро, подпрыгнув, извергает содержимое на присевшую у машины троицу и с оглушительным звоном отлетает к стене.

Те медленно поднимаются. У здоровенного третьегодка, которого все зовут по фамилии — Шишаком, лицо пылает, толстяк Гном в полной растерянности, он ничего не понимает, а долговязый Тихоня, отирая забрызганное грязью лицо, натянуто ухмыляется. Шишак поворачивается и идет к выходу.

Рука Шефа совершает стремительное движение — так пригревшаяся на кочке полусонная лягушка выбрасывает длинный язычок при виде добычи — и хватает его за ворот.

— Вы далеко, господин Шишак? — дружелюбно интересуется он.

— Умываться, — выдавливает из себя Шишак. В глазах его тлеют зеленые искорки ненависти.

— Ах, умываться?! — Шеф могучей рукой разворачивает Шишака на сто восемьдесят градусов. Тот, теряя равновесие, падает на капот машины и обнимает его руками. — Ну… поцелуй-ка барышню «шкоду», любезный.

Остального Подросток не слышит, не желает ни слышать, ни видеть происходящего. Он, зажмурившись, яростно трясет тряпку, поднимая вокруг клубы пыли.