Горы слагаются из песчинок

А может, они рассчитывают запугать его, ждут, пока он сломается и запросит пощады, начнет пресмыкаться, как эти двое лакеев, перед Шишаком. Но он ведь и так был готов поступиться чем только мог. Чуть ли не унижался перед ними. Он приноравливался, никто не может сказать, что он не пытался к ним приноровиться. Но этот дурацкий приговор… зачем он был нужен? В самом деле, не испытание ли все это? Если выдержит — примут в свою компанию. Но выдерживать дольше невмоготу, это факт… Да нет, шутка это, ничто иное. И все-таки страх в нем растет. Жуткий, порою почти невыносимый.

Как только голова его показывается из смотровой ямы, стук стихает. Башмак Шишака оказывается у него перед носом. Очень хочется отпихнуть его легким движением, но он себя сдерживает. В общем-то, Подросток, хотя он и первогодок, Шишака не боится, во всяком случае не боится его физической силы. Они ровесники.

Поставив ноги на край ямы и ощутив под собой твердый бетон, он с дружелюбной ухмылкой поворачивается к Шишаку. Тот смотрит на него мрачно, в упор. Стоит как вкопанный и смотрит. Выражение веселости, стоившее Подростку неимоверных усилий, не покидает его лица, оно по-прежнему панибратски ухмыляется, но улыбочка эта уже неестественна и натянута. Одной рукой — чего он еще никогда не пытался сделать — Подросток слегка отталкивает от себя верзилу, точно какой-то предмет, мешающий ему пройти. Шишак послушно отступает. Подросток вздыхает и делает шаг вперед, но в следующее же мгновение во весь рост растягивается на бетоне. Шишак, еще раз подняв ногу, презрительно тычет в него носком башмака, будто перед ним туша поверженного животного, и, сунув руки в карманы, вразвалочку направляется в глубь мастерской.

Вокруг раздаются смешки — все уже на местах, приступили к работе. Кости ноют, из разбитого носа капает кровь, но ему не до этого. Его трясет, как под током.

Шишак, остановившись, с ехидной улыбочкой оглядывается через плечо.

— Я тебя самого прикончу! — слышит Подросток свой собственный хриплый и жаркий шепот. — Тебя! Тебя!

Шишак все с той же ухмылкой вскидывает бровь и, смерив Подростка презрительным взглядом, брезгливо отворачивается. Не вынимая рук из карманов, комично вихляя бедрами, он идет дальше.

Шеф стоит на пороге своей конуры. Всем своим видом он показывает, что ничего не заметил. Он долго и тщательно, точно сметая невидимую паутину, оглядывает потолок, стены и наконец останавливает взгляд на Подростке.

— Славно вы извозюкались, Амбрушка. Можно сказать, образцово. — Все оборачиваются, общее оживление, смех. — Да-да, образцово. Во всякой профессии, должен сказать вам, есть свои маленькие секреты. Если взять, к примеру, наше дело, то один из них: как выбраться из смотровой ямы в более или менее чистом виде. Ну, не щеголем, разумеется, не при параде во фраке с бабочкой, нет, нет, нет. Но более или менее чистым. Мы понимаем друг друга? В мало-мальски приличном виде, мой друг.

Снова смех, правда не такой громкий и непринужденный, как только что, но все-таки смех. Подростка он уже не задевает. Взрослые смеются беззлобно, их дружелюбие отогревает его — и горечи как не бывало.

Шеф, однако, на этом не успокаивается. На губах его по-прежнему играет улыбка, но один из глазеющих на него учеников вдруг отводит взгляд.

— И вот что, — с металлом в голосе, размеренно продолжает Шеф, — если кому из вас перепало что от меня, то самое умное — держать это при себе и не передавать другому. Понятно, друг Шишак? Гораздо умнее, скажу больше — мудрее, не передавать другому. Впрочем, мудрости вас научить я не могу. Мудрость, как известно, каждый постигает сам. На практике. Вот ее, эту самую практику, я своим ученикам гарантирую, но не более. Нравится вам или нет, а придется довольствоваться этим, уважаемый Шишак. — Он открывает железную дверь и уже с порога распоряжается: — Амбруш, мой дорогой, вы нынче потрудитесь под началом Мастера. Займетесь спортивным автомобилем. Работа тонкая, интеллигентная и, главное, чистая. Так что пойдите сперва умойтесь.

С этим он снова исчезает.

Пошел уже третий месяц, а Подросток все еще не различает, когда Шеф говорит серьезно, когда глумится. Похоже, он только и делает, что глумится. Его насмешки как острые, разящие на лету кинжалы. Шеф бросает их всегда неожиданно, будто фокусник. Минуту-другую они держат учеников в паническом страхе, и вот уже повисают в воздухе как безобидные, аляповатые бумажные цветки, но случается, что один из кинжалов — иной раз спустя дни — попадает вдруг прямо в цель. Угадать направление их полета, хотя бы приблизительно, просто невозможно, в воздух то и дело взмывают новые снопы клинков, сверкающих непонятно на каком расстоянии, недосягаемых и подвластных только старику, ему одному. Да, Шеф силен, ничего не скажешь…

Спортивный автомобиль почти новенький, на спидометре всего две тысячи километров. Нужно проверить его, залить масло — занятие в самом деле приятное. Да и Мастер из всех ремонтников самый хороший. Единственный в мастерской, у кого нет прозвища. Он Мастер — иначе его не называют.