Господь

Жил ли Иисус нашей человеческой жизнью? Несомненно. Умер ли Он нашей смертью? Совершенно несомненно, – наше искупление зависит от того, что Он во всем, кроме греха, стал подобен нам, как сказано в Послании к Евреям (Ев 4.15). Тем не менее за Его жизнью и смертью встает нечто большее, чем жизнь и смерть в обычном смысле слова. Нечто, для чего нам, собственно, требовалось бы другое слово, – или же обозначение «жизнь», как оно стоит у Иоанна, нам следовало бы применять только для этого случая, а для все других пользоваться другим словом, на котором лежал бы лишь его отблеск. В Иисусе было нечто от бесконечной полноты и святой нерушимости, позволявшее Ему быть совершенно таким, как мы, и вместе с тем иным, чем мы все, – жить нашей жизнью, но тем самым ее преобразовывать, и таким образом изъять в конце концов «жало» из нашей жизни и смерти (1 Кор 15.56).

Что за странная вещь наша жизнь! Она – предпосылка всего остального, то первичное, угроза которому возбуждает безусловное сопротивление, называемое нами самозащитой и основывающееся на собственном праве. Она драгоценна, – так драгоценна, что порой мы чувствуем себя совершенно захлестнутыми чудом живого существования и, затаив дыхание, не знаем, какими словами сказать, что это за блаженство – иметь возможность быть. Жизнь радуется, терпит лишения, страдает. Она борется и творит. Она окружает себя вещами и наделена способностью прочувствовать их. Она соединяется с другой жизнью, и из этого возникает не сумма, а нечто новое и многосложное. Она для нас – первопричина и основа всего, и все же – какая это странная вещь! Разве не странно, что для того, чтобы обладать одним, мы должны оставить другое? Что для того, чтобы действительно сделать что-либо, мы должны принять решение, т.е. выделить это из остального? Когда мы хотим быть справедливыми по отношению к одному человеку, мы оказывайемся несправедливыми к другим, хотя бы уже потому, что не можем вместить их в свое поле зрения и в свое сердце, ибо там нет места для всех. Переживая, мы не можем знать, что переживаем, – а как только мы доводим это до своего сознания, мы прерываем поток переживания. Бодрствовать прекрасно, но мы устаем и хотим спать – и тогда мы ускользаем от самих себя: Спать полезно, но разве не плохо, что треть нашей жизни уходит на сон? Жизнь есть целостность, она означает: быть самим собой и принимать в себя нечто внешнее, быть цельным при полноте явлений и, наоборот, иметь возможность всю полноту целого вкладывать в один шаг!

Но повсюду проходят трещины. Всюду закон: или то, или это. И горе нам, если мы не повинуемся, ибо от честного выбора «или – или» зависит, живем ли мы достойно. Как только мы пытаемся получить все, у нас в действительности не оказывается ничего. Если мы пытаемся угодить всем людям, нас начинают презирать. Как только мы хватаемся за все, наш образ теряет четкость. Поэтому мы бросаемся к недвусмысленным различиям и резким границам. Но опять горе нам: мы рвем свое существование на части. Действительно, в нашей жизни есть нечто невозможное. Мы должны желать недостижимого, точно с самого начала есть ошибка в замысле, сказывающаяся на всем. А недолговечность, эта страшная недолговечность! Возможно ли, чтобы что-либо могло существовать, только саморазрушаясь? Не означает ли жизнь распад? И не совершается ли он тем быстрее, чем напряженнее мы живем? Не входит ли умирание в саму жизнь? Не заключена ли безнадежная истина в том, что современный биолог определяет жизнь как движение, направленное к смерти? До чего же, однако, чудовищно определять жизнь посредством смерти!..