Господь да благословит решение мое ( Император Николай II во главе действующей армии и заговор генералов)

Обер-прокурор Святейшего Синода А.Д. Самарин: "Трудно при современных настроениях доказать совпадение воли России и Царя. Видно как раз обратное"{106}.

Вообще все напоминало самый настоящий мятеж министров против своего императора. В ответ на эти речи Горемыкин спокойно разъяснял, что "для него Царь и Россия - неразделимые понятия, что в его понимании существа русской монархии воля Царя должна исполняться, как заветы Евангелия, что он, пока жив, будет бороться за неприкосновенность царской власти".

Совещание 21 августа закончилось крайне нервно. Яхонтов писал: "Кризис вскрылся, нервность страшная. Много приходилось мне видеть Совет министров в неофициальной обстановке, но ничего подобного никогда в заседаниях не происходило"{107}.

Почему поведение и оценки министров так резко поменялись при известии о решении императора, в чем причина этого категорического неприятия царского решения? Почему министры, вопреки логике и их собственному мнению, с такой настойчивостью боролись с решением царя?

Советский историк А. Я Аврех тоже задается этим вопросом. Он справедливо, пишет, что "этот вопрос тем более уместен, что и правительство, и "общественность" все время жаловались на то, что назначение Николая Николаевича верховным главнокомандующим, приведшее к разделению власти на военную и гражданскую, создало страшный хаос в управлении, а тот же Поливанов признавал, что Николай Николаевич был не подготовлен к своему посту"{108}. Далее Аврех пишет о тех доводах, которые приводили министры, объясняя свое поведение, и, опять-таки, справедливо замечает, что "совершенно очевидно, что, если бы дело заключалось только в этих причинах, реакция не была бы столь болезненной и острой"{109}.

В чем же была причина, по мнению Авреха? Тут он делает два вывода. Первый вывод весьма сомнителен: "...главная причина состояла в страхе, что с переменой командования в Ставке восторжествует распутинское влияние". Здесь Аврех повторяет абсолютно беспочвенную легенду о якобы существующем влиянии Г.Е. Распутина на внешнюю и внутреннюю политику Императора Николая II. Сазонов, да и другие члены правительства, много лет работавшие рядом с Императором, конечно хорошо знали, что Царь принимает решения самостоятельно и что Распутин был совершенно ни при чем. Так, в июле 1914 года, когда Россия неумолимо сползала к всеобщей войне, Император согласился с Сазоновым и объявил о всеобщей мобилизации, хотя, как хорошо известно, Распутин был горячим противником войны и написал Государю записку, умоляя его не начинать мобилизации. Можно здесь приводить еще множество примеров, когда Царь поступал вопреки мнению Распутина, о которых Сазонов не мог не знать, хотя и твердил о "роли распутинского кружка". Так что версия об опасении со стороны членов правительства "распутинского влияния" представляется весьма сомнительной.

Вторая же версия Авреха вообще уникальна по своей невероятности и относится, скорее, к области курьезов. Аврех считает, что причиной выступления министров стало их незнание марксистского подхода к историческим событиям. "Обладай министры марксистским представлением о ходе событий в стране, - пишет дальше Аврех, - они бы расценили данный факт как часть общего процесса прогрессирующего падения роли официального правительства, процесса, ускоренного войной и разложением царизма. Но поскольку они не обладали подобным представлением, то усмотрели в решении царя лишь стечение нескольких несчастливых субъективных обстоятельств"{110}.

Нет смысла доказывать всю комичность этой версии. Подобным образом можно утверждать, что Наполеон проиграл войну, потому что не читал Гегеля.

Эмигрантский исследователь Г.М. Катков затрудняется ответить на вопрос о причинах министерского демарша. Он пишет: "Трудно понять, что было подлинной причиной этой чрезвычайно эмоциональной - теперь можно бы даже сказать иррациональной - реакции на решение, которое, в конце концов, было достаточно мотивированно и вполне соответствовало статусу монарха. Кроме того, ведь и сам Совет в течение нескольких недель добивался перемен в Верховном Главнокомандовании. С Государем во главе армии координация действий Ставки и гражданского управления, по всей вероятности, улучшилась бы"{111}.

Один из главных участников событий, министр иностранных дел Сазонов, в своих воспоминаниях не высказал ничего принципиально нового, помимо того, что он говорил иа заседаниях Совета Министров: "Когда очередь дошла до меня, я высказал мысль, что функции Верховного Вождя всех вооруженных сил Империи гораздо шире, чем обязанности главнокомандующего, так как они охватывают не только фронт, но и глубокий тыл армии, куда глаз главнокомандующего не в силах проникнуть [...] Я прибавил, что совмещение этих двух функций в одном лице рисковало развить значение одной из них в ущерб другой [...] Я полагал при этом, что Верховный Вождь военных сил Империи должен был, по означенным соображениям, пребывать в центре государственного управления, не покидая его в такую ответственную минуту"{112}.