Господь да благословит решение мое ( Император Николай II во главе действующей армии и заговор генералов)

А.А. Керсновский пишет: "После Ковельского сражения Государь и Алексеев воспротивились дальнейшей бойне на Ковельском направлении, требуя перенести тяжести Юго-Западного фронта на Буковину и Лесистые Карпаты. Однако, у Ставки не хватило твердости настоять на своем решении прекратить ковельскую операцию перед более волевыми подчиненными инстанциями. Брусилов и Гурко настояли на продолжении этого безумного самоистребления"{304}.

Николай II так писал об этом императрице в письме от 21 сентября 1916 года: "Я велел Алексееву приказать Брусилову остановить наши безнадежные атаки, чтоб потом снять гвардию и часть других войск с передовых позиций, дать им время отдохнуть и получить пополнения. Нам надо наступать около Галича и южнее у Дорна Ватры, чтоб помочь румынам и перейти Карпаты до начала зимы"{305}.

Русская армия провела самое крупное наступление Первой мировой войны, навсегда вошедшее в анналы истории. Она показала всем миру, что обладает огромной боеспособностью, если после неудач 1915 года смогла добиться подобных результатов. Свидетельством высокой оценки этого наступления явилась поздравительная телеграмма Николая II на имя генерала Брусилова. Действительно, заслуга его перед Россией была большой. Но не меньшей заслугой перед Россией были поддержка Брусилова Царем, стратегические замыслы генерала Алексеева, общая работа Ставки. Велика заслуга и генералов-участников этого сражения: A.M. Каледина, П.А. Лечицкого, В.В. Сахарова, Ф. А Келлера, В.М. Безобразова.

Брусиловское наступление продемонстрировало не только достижения русского оружия. Оно также показало, что русское верховное командование по-прежнему не научилось закреплять и развивать успех, по-прежнему не умело воспользоваться достигнутой победой. Опасным признаком был царивший среди русских генералов пессимизм. Высший русский генералитет, в своей массе, психологически был готов войну проиграть. Он не верил в собственные силы и силы армии в целом. Причем, это случилось вопреки объективной картине происходившего на театре военных действий. "В растущем пессимизме, - пишет генерал Головин, - все ошибки нашего командного состава рассматривались в увеличительное стекло. При этом совершенно упускалось из виду, что атаки наших союзников не приводили к большим результатам, чем наши атаки против немцев, несмотря на то, что в распоряжении союзных государств было такое обилие технических средств, о которых у нас даже мечтать не смели"{306}.

Добавим также, что русский фронт к 1917 году удерживал против себя 187 немецких дивизий, что составляло 49% от общего числа сил противника{307}.

Возвращаясь еще раз к тому чувству меланхолии и безнадежности, какое охватило многих русских генералов, хочется повторить: все эти качества были присущи в 1916 году всем воюющим армиям. Неумение воевать в новых условиях привело к затяжной, окопной войне. К ней ни одна армия не была готова, так как ведущие военные теоретики, например, Шлиффен, твердили о ее невозможности в новых условиях. Затяжная война, как и все неожиданное, испугало людей. Что будет дальше, не знал никто. Отсюда стали появляться сомнения в возможной победе. У. Черчилль писал в те дни жене: "Я очень сомневаюсь в конечном результате. Больше, чем прежде, я осознаю громадность стоящей перед нами задачи, и неумность способа ведения наших дел приводит меня в отчаяние. То же самое руководство, которое зависело от общественного мнения и поддержки, гаснет, будет готово заключить скоропалительный мир... Можем ли мы преуспеть там, где немцы, со всем их умением и искусством, не могут ничего сделать под Верденом? Нашу армию нельзя сравнить с их армией, и, конечно же, их штаб прошел подготовку посредством успешных экспериментов. Мы - дети в этой игре по сравнению с ними"{308}.

В Первой мировой войне потерпели поражение все военные концепции XIX века. Понадобилась страшная бойня 1914-1918 годов, переосмысление всей концепции ведения войны, чтобы психология военной стратегии переменилась.

В) Общая усталость от войны