Господь, мы поднимаемся

– И пойдём до конца, – тихо, но веско добавил мальчик-дворянин. Глаза детей блестели. Каждый из них чувствовал себя избранным, словно в его кровь попала частичка крови ангела. Вместо повторения жизни их отцов, вместо привычного мира их деревень, с домами из ивняка, с грязными дворами, с загонами для скота, Стефан звал их за собой в мир чудес. Умные взрослые недооценили этого неграмотного пастушка в залатаной тунике. Они мерили его земной меркой, а он в эту мерку не укладывался. И именно об этом сейчас думал сидящий под колонной монах с медной кружкой.

А ещё он думал о том, что тоже когда-то умел так верить.

Дети разошлись, когда в стрельчатых окнах собора потух последний вечерний свет. Кто-то отправился к своим родителям в обозы, кто-то остался ночевать в храме вместе со Стефаном. Договорились, что на июньское новолуние все пойдут в Вандом. Перед расставанием ещё раз поклялись страшной клятвой, что взрослые ничего не должны знать. Маленький Патрик отправился в темноте на окраину города.

О том, что дома его ждёт разгневанная и ничего не знающая сестра, он вспомнил только подходя к их лачуге.

В тот же вечер, часом позже, в освещённом светом факелов огромном гулком зале замка произошел следующий разговор:

– Сколько сейчас с ним детей? – не отрываясь от какого-то письма, спросил приор склонённого в поклоне монаха.

– Постоянных три-четыре. Один из них калека, – ответил монах.

– Калека? Калека – это хорошо. Ребёнок-калека идёт в Иерусалим освобождать Гроб Господень. Это трогательно, – рассеяно протянул приор, дочитывая послание. Затем он отложил пергамент в сторону и в упор посмотрел на своего доверенного человека. – Но этого недостаточно! Я написал Папе, что проповеди пастушка имеют успех. Как мы будем выглядеть в глазах его святейшества, если у Стефана останется такое ничтожное количество последователей. Три-четыре человека, этого мало, брат Жером.

– Мало? – неожиданно переспросил монах. – О нет, отче. Каждый день к нему приходят по десять-пятнадцать детей из всех областей страны. Каждый из них приведёт за собой ещё сотни. Это как эпидемия. Исходной точкой похода он выбрал Вандом. Я думаю, что в назначенный день там соберется столько детей, сколько никогда не собиралось в одном месте. Боюсь, что вы и представить себе не можете, что это будет.

Монах говорил ровным, лишённым эмоций голосом. Его поза выражала почтение, глаз он не поднимал, смотрел в пол, как и подобает при разговоре со своим господином. И всё же что-то было не так. В их доверительных разговорах всегда существовала некая граница, а именно – оценка событий. Оценивать происходящее мог только приор, он решал, что хорошо, а что плохо. И сейчас приору показалось, что монах эту границу перешёл, тем самым как бы превращаясь из его тени в личность со своим мнением.

– Так ты думаешь, что поход всё-таки начнётся? – спросил он, внимательно разглядывая слугу.

– Вне всякого сомнения, отче, – по-прежнему ровным тоном ответил монах. – Я видел их лица. Они пойдут до самого конца. И я хочу идти вместе с ними.

На холёном лице настоятеля появилось крайнее изумление. Вначале вверх поползла одна чёрная бровь, затем другая. Веки широко открылись. Борьба на карьерной церковной лестнице научила его ничему не удивляться, а теперь вот пришлось. Он откинулся всем телом назад, руки остались на столе, на кроваво-тёмном рубине блестели отсветы огоньков свечей.

– Ты что ж, поверил, что этот безумный мальчишка встречался с настоящим ангелом? – спросил он после долгой паузы.

– Да, поверил, – коротко произнес монах.

Вновь повисла пауза. Было слышно, как где-то наверху на слабом ветру со скрипом поворачивается флюгер. По каменным стенам ходили красные и черные тени. Настоятель долго смотрел на застывшего в поклоне монаха.

В стройной системе мировоззрения приора не было никаких ангелов, а если и были, то им не было никакого дела до людей. Но не заразной силе веры мальчишки удивлялся в эту минуту приор, на своем веку он повидал немало фанатиков. Приор изумлялся глупости своего доверенного монаха. Это было так, словно фокусник послал своего лучшего ученика посмотреть на фокус конкурента, предварительно раскрыв ему всю технику обмана, а ученик вместо того, чтобы внимательно наблюдать за тонкостями, стал восторгаться и хлопать в ладоши вместе с другими зрителями.

Монах же, наоборот, думал, что проснулся.

Ничего не видно, если душа слепа.

Горы обветшают и рассыплются, моря иссохнут, погаснет солнце, и небо свернётся как свиток, но вера останется: лишь только она знает, что есть вечность. Без веры нет надежды.

Умрёт человек, положат его в гроб и торжественно закопают в землю на съедение червям. Если не искал в этой жизни Бога, там Его тоже не найдёшь. Земной ум – это ловушка для веры, поэтому и сказано: «Обратитесь в детей». Но говорить об этом настоятелю было бесполезно.