Господь управит

Перед красным углом, на столе я разместил свои «святости» (именно так у нас называют то, что лежит в требном чемодане). На улице разжег кадило (от нынешних софринских углей исходит такой смрад при растопке, что невольно помянешь «геенну огненную»). Начал потихоньку служить положенный молебен.

Хозяйка стояла за моей спиной с зажженной свечой, исправно повторяя все знакомые слова читаемых молитв. А, когда надобно, и «Господи, помилуй» выводила тихим голоском.

Дед расположился чуть далее. Свечу не зажег, сказав, что лампада перед иконами стоит, и нечего зря свечи тратить, так как «муж и жена одна с…», единственной свечки вполне хватит. Спорить было бесполезно, я это уже понял, да и рассчитывал, что, промолчав, заставлю деда остановить бурчание.

Зря надеялся. Ворчун продолжал свое, не обращая внимания на несколько раз повторенное родной бабкой:

— Да цыть ты, старый!

Прислушиваться было некогда. Но все же становилось очевидно, что это своего рода репортаж-комментарий всех моих слов и действий, гвоздь которого — сетование, что все нынче не так, и попы тоже. Почти не настоящие, мол, попы, и нечего их в иконостас вешать.

Действительно, среди множества разнокалиберных икон с вставленными под стекло цветочками и свечами красовалась моя фотография, с которой, правда, соседствовали еще две иерейские. Один из священников, сподобившихся одной со мной чести, был знакомый, а другой, как я догадался, мой предшественник — из старого, разрушенного в хрущевское лихолетье, храма.

Когда я наклеивал по стенам положенные изображения крестиков, прежде чем помазать их освященным маслом, дед расстроенно бубнил, что «уси шпалеры попортил» (шпалеры — это обои по-местному). Но больше всего его взволновало окропление жилища святой водой.

— Эт-та же, хто теперь серванту и шифоньер мыть будет?

На улице, при окроплении дома, построек и усадьбы, старик приободрился и, гордо взирая на поглядывающих из-за забора соседей, несколько раз громогласно, дабы все слышали, сообщил, что теперь, после чистки, никто ему не страшен.

Под занавес дед заявил:

— Ты, батюшка, над скотинкой молитву-то прочти и лозой вербной похлещи.

— Так я водой окроплю!?

— Лозой тоже надо. Для чего я ее держу тут? Испокон веку попы скотину святостью окропляли и лозой праздничной хлестали.

Нашел молитву об освящении стада. Помолились. Водицей святой окропил коровенку с теленком да петуха с гусями и курами. Лозой, правда, хлестать не стал. Хозяйка на супруга шикнула:

— Ты, старый, понавыдумываешь, аж соромно за тебя.

Дед, к удивлению, замолчал, а когда я уже к калитке пошел, как запоет звонким таким голосом: «Благодарни суще недостойнии раби Твои, Господи, о Твоих великих благодеяниих на нас бывших…»

Тут и слезы на глаза. И у бабули, и у меня.

Так что чистильщик я теперь еще.

И слава Богу!

Смешинка попала

Прислуживали как-то мне на литургии два алтарника, Александр и Владимир. Обоим лет по 14. Обоих с утра обуяла страшная веселость, да и сам я этому посодействовал. Дело было так. Накануне Саша взорвал на уроке химии какую-то колбу, о чем мне не преминула доложить учительница, наша прихожанка. Ну, и обозвал я паренька в шутку «террористом». Заодно спросил Володю, мол, как у тебя успехи? А тот возьми и ляпни: «от одного до двенадцати» (у нас двенадцатибальная система оценок знаний). И что же?

Пора начинать служить, а в алтаре — никакой серьезности, сплошные смешки, плавно переходящие в хохот…

Прикрикнул.

Успокоились, но не совсем. Раз за разом приходилось зверски взглядывать то на одного, то на другого. Да еще записка о упокоении «помогла», который раз уже приходит: «Упокой, Господи, мужа моего Трофима со сродниками его злыднями».

Как ни бился, молитвенного настроения в алтаре не устанавливалось. Хлопцы продолжали раз за разом прыскать от смеха, насобирав за это по паре кафизм и по десятку поклонов…

Дело к Великому входу. Стараюсь сосредоточится, на пономарей уже смотрю аки на аспидов, возгласы и прошения растягиваю — в общем, всем видом выражаю крайнее неудовольствие.

Заканчивается Херувимская.

Беру с жертвенника Дары.

Алтарники впереди со свечами.

Чинно выходим, и тут Владимир цепляется на солее за ковровую дорожку, спотыкается и, перебирая ногами, выставив вперед свечу, летит в храм, пытаясь не упасть… Остановился в районе центрального аналоя. Вытянулся рядом с Александром — лицом, естественно, ко мне: красный, слезы выступили, смех распирает. Саня не выдерживает и чуть ли не зубами стискивает подсвечник, дабы не было слышно «Г-г-ы-ы».

Мне надо говорить «Великого Господина…» и т. д., но говорить я не могу!

…Не знаю, сколь долго тянулась пауза. Хуже всего было то, что я увидел на клиросе, переведя туда взгляд от этих красных, внутренне и внешне хохочущих, пономарей. Регент стоял, засунув в рот кулак, дабы не рассмеяться…

Не помянул я в тот раз и половины из надобного…

Венчание

После Димитровской храм полупустой, зато на венчание автобус привез половину соседнего поселка, уже успевшего отметить «начало» семейной жизни молодых.