Господа альбатросы

В зал вошла Клементина. Меньше всего Панарину хотелось видеть именно ее, именно здесь, и именно сейчас. Ежась от жгучего стыда, он непроизвольно пригнулся, но в лопатки ему уперлось что-то широкое - это Пастраго, не отрывая взгляда от Зоечки, другой рукой заставлял Панарина сидеть прямо.

- Ты что, дьявол, что ли? - севшим голосом спросил Панарин и встал, подброшенный хлестнувшим его взглядом, побрел к выходу, опустив глаза.

- Ты ко мне? - глупо спросил он, как будто сидел в кабинете.

- Ага, - кивнула Клементина. - Пошли?

Панарин обреченно побрел за ней, натыкаясь на черепах.

На улице моросил мелкий занудливый дождик, в прорехах туч колюче поблескивали звезды.

- Сюда, что ли, - сказал Панарин, открыв перед Клементиной дверцу чьей-то машины.

Они сели на передние сиденья. Света Панарин зажигать не стал. Уютно пахло бензином и прохладным железом.

- Скучно, - сказала Клементина. - Просто невыносимо.

- А проживи-ка ты здесь год. Или десять. Ты на меня, часом, не обижаешься?

- В общем, не очень. Сама дура, плохо защищалась. Говорят, ты там совершил что-то ужасно героическое, сажал охваченную пламенем машину?

- Еще раз собьешься на ваши штампы - получишь по уху, - пообещал Панарин. - По этому прелестному ушку.

- Пьян?

- В плепорцию.

- Спасения у меня искать будешь?

- Это мы запросто.

- Ну, ну! - Клементина отбросила его руки. - Слушай, почему вы так боитесь себя?

- Это мы-то?

- Это вы-то, - передразнила Клементина, - господа альбатросы, кто ж еще? Спрятались за своими ритуалами, полетами, формой, запоями, фольклором. И усердно внушаете себе, что прячетесь от полного гнуси окружающего мира. От себя вы прячетесь, и пока что не без успеха.

- Знаешь, там сидит такой бородатый хмырь - профессор Пастраго. Вот с ним бы тебе и побеседовать, явно родственные души.

- Подождет, мне с тобой интереснее. - Клементина повернула к нему лицо, удобно умостив затылок на вогнутом подголовнике. - Бравый альбатрос лишил невинности глупенькую кису… А любопытно, почему вы считаете, будто, взяв женщину, получаете право играть ею, как вещью? Может, как раз она это право получает?

- Ну, это старая песня.

- «Одиссея» тоже старая, а ее читают.

«Господи, - подумал Панарин, - ну не знаю я, что говорить и как держаться… Хоть бы ругала меня, что ли, тюрьмой грозила - а она, как назло, умная и загадочная...»

- Поди ты к черту, - сказал Панарин. - Я пьян, ясно тебе? Или не барахтайся, или иди спать.

Клементина расхохоталась - искренне, без наигрыша. Панарин сердито открыл бардачок. Он так и не вспомнил, чья это машина, но чутье не подвело - там оказалась бутылка чего-то импортного с завинчивающейся пробкой. Стал открывать, порезал палец, но открыл.

- Хватит, дай-ка сюда. - Клементина отобрала у него бутылку. Никогда не пила из горлышка, ну да… - Тим, ты меня боишься?

- Что?

- А разве нет? Ты начал проявлять вполне человеческие чувства. Мечешься вот. Мимоходом совратил глупую девчонку, а теперь мучительно соображаешь, чего от нее ждать. Успокойся. Нечего от нее ждать. Сейчас пойду в ваш кабак и буду сидеть, пока меня не подцепят. Хочешь?

- Не надо, - глухо сказал Панарин.

- Прелестно. Самое смешное, что ты мне понравился, дурак. Я и не думаю тебя жалеть - никакой ты не несчастненький, Богом и людьми обиженный, а просто очень одинокий, заплутавший в соснах дурак. Сосен, правда, не три, а значительно больше, но не в том дело…

- Это машина Бонера, - медленно сказал Панарин. - Но это означает только то, что теперь она - ничья. И ничего больше. Вопреки тому, что о нас понаписано, мы не верим ни в какие приметы-амулеты-талисманы…

- Я знаю. - Клементина положила голову ему на грудь. - Ни во что вы не верите, даже в себе и своем деле уверенность помаленьку теряете… И если ты скажешь, что любишь меня, я не поверю пока ты ни на что такое не способен. Еще предстоит очень долго делать из тебя человека… Можешь обнять, только не очень хамски.

Панарин опустил лицо в пушистые волосы.

В баре гремела музыка, кто-то, как всегда, палил по плафонам, дергались по стенам ломаные тени.

- Нет-нет, - тихо сказала Клементина. - Убери руки, не наглей. Ну выпила, так сразу все можно? - Она высвободилась. - Отвези меня домой.

Ехать пришлось всего с полкилометра.

- Пока, - сказала Клементина, чмокнула его в щеку и хлопнула дверцей. Панарин развернул машину, поехал назад, к бару. Все внутри требовало шалого выпендрежа - и, не снижая скорости, он выпрыгнул, покатился по бетону, ушиб колени и локти.

Осиротевшая машина врезалась в глухую бетонную стену склада, взметнулось гудящее желтое пламя. Панарин выпрямился и, освещенный пожаром, взвыл по-волчьи, подняв лицо к небу, черному и хмурому:

- Господи, ну неладно же что-то, все не так!

Он стоял, покачиваясь, и, ясное дело, не получил ответа с неба, а на земле и внимания никто не обратил ни на его крик, ни на пламя.

Отерев грязные ладони о брюки, прихрамывая, он вошел в бар, где все было, как до его ухода, как десять лет назад.