Господа Чихачёвы

Разделение деревень между различными владельцами было в России обычным явлением из‐за традиции дробления наследства, что, однако, делало надзор за крестьянами бесконечно сложным делом[198]. Как ни отличались от Дорожаево отдаленные деревни Чихачёвых, столь же мало они были похожи на деревни более богатых и не проживающих в своих имениях землевладельцев; можно сказать, что они представляли собой совершенно особую категорию. Эти деревни были очень маленькими и относительно независимыми общинами, выплачивавшими своим многочисленным хозяевам лишь оброк и получавшими взамен некоторые гарантии того, что об их благополучии позаботятся в случае сильной нужды и что к помещику можно будет обратиться, если возникнет неразрешимый спор. Крепостные в таких деревнях были свободны от наемных посредников, и управляли ими по большей части выбранные из их же числа старосты. Они имели права на небольшой земельный надел у дома, но, судя по всему, для выплаты оброка зарабатывали деньги и товары на многочисленных мелких фабриках и в мастерских, располагавшихся в округе. Некоторые также занимались скотоводством; значительная часть мяса, потребляемого Чихачёвыми (и их домашними), была мясом овец, выращенных такими крепостными. Кроме того, во время сбора урожая и для завершения важных строительных проектов Чихачёвы призывали работников из этих отдаленных имений: предположительно, засчитывая это за часть оброка. Короче говоря, разнообразие условий соглашений и степень близости с крестьянами, доступные помещику этого уровня достатка, одновременно проживавшего и не проживавшего в своих владениях и не имевшего наемных посредников, были поразительными.

Сведения о крестьянах Владимирской губернии, заимствованные из статистического обзора 1852 года, подтверждают впечатление, складывающееся при изучении документов Чихачёвых, что условия их жизни и труда сильно разнились от деревни к деревне. Так, сообщалось, что владельцы фабрик платят суммы едва достаточные для пропитания, а потому крестьяне Шуйского уезда, которые, вероятнее всего, и становились рабочими на фабриках, были «беднее даже» земледельцев. Крестьяне, занимавшиеся кладкой каменных стен, столярными работами, строительством, покраской, мелочной торговлей или иконописью, были более успешны. Противореча самим себе, авторы обозрения также заявляют, что «самый бедный класс» составляют помещичьи крестьяне, и даже признают, что «гнет» полевых работ вредит умственному развитию крестьян. В то же время у сельской жизни были преимущества: сельскохозяйственные рабочие с большей вероятностью могли вести «правильную семейную жизнь», сохранять нравственность и «полное религиозное верование». Протоиндустриализация приносила и другие перемены, повлиявшие на всех крестьян: к середине века домотканую одежду уже заменили товары фабричного производства, и праздничная одежда описывалась как «пестрая», «безвкусная, но бросающаяся в глаза». Уезд, в котором располагалась столица губернии, славился «роскошью в одеждах и вообще страстью к нарядам»[199].

В конечном счете Андрей считал себя господином и хозяином своего небольшого государства (когда он пишет: «Гавр[ил] Михайлович рассказывает истории про моих „придворных царедворцах“», – он говорит о себе с легкой иронией как о местном правителе, при котором крестьяне играют роль «придворных»)[200], и было бы удивительно, если бы он думал о себе иначе: подобные отношения и социальные реалии на протяжении поколений были естественны для таких семей, как Чихачёвы. В краткой характеристике мировоззрения землевладельцев уровня Андрея, живших в XVIII веке, историк Уилсон Августин показывает, что усадьба представляет собой нечто гораздо большее, чем источник доходов; помимо всего и, пожалуй, даже прежде всего то был «социальный организм», где барин «пользовался властью, авторитетом и высоким положением правителя маленького замкнутого мирка». Традиция освящала как власть помещика, так и его ответственность за крепостных. «Сколь бы далеко хозяин ни отступал от исполнения требований традиции», важно было то, что такой образец существовал, и помещики ему соответствовали или не соответствовали: он был критерием, позволявшим сравнивать себя с другими[201].