Господа Магильеры (СИ)

Виттерштейн не хотел отвечать. «Умирай скорее! – мысленно попросил он тоттмейстера, - Пусть твое глупое сердце наконец остановится и перестанет качать змеиную кровь. Просто сделай это. Замолчи». Но очень тяжело не отвечать человеку, который ждет ответа – если некуда даже уйти. А тоттмейстер ждал этого ответа.

- Я лечу людей.

- Возвращаете их к жизни. Исцеляете раны. Чтобы люди, которые лежат грудой дымящегося мяса, снова могли взять в руки оружие и отправиться обратно на передовую. И вы еще клянете меня за то, что я не даю мертвецам покоя?.. Какое лицемерие. Ведь мы с вами, доктор, занимаемся одним и тем же делом, если… кхе… если посмотреть непредвзято. Мы кормим войну. Вы и я. Каждый со своей стороны. Мы просто даем ей то, что она просит. А всякая война, кроме свинца, стали и иприта, просит человеческого мяса.

- Ресурс, - Виттерштейн вспомнил страшное слово из тоттмейстерского приказа, - Человеческий ресурс.

Тоттмейстер довольно прикрыл глаза:

- Да. Мы коллеги, господин лебенсмейстер, просто из разных… школ. Вы кормите войну свежим мясом, а я… немного просроченным. Вполне в духе наших интендантов, а?

- Я не стану разглагольствовать в таком духе, - отрезал Виттерштейн, - И на ваши просьбы тоже не поддамся.

- Будете стоять и смотреть, как умирает человек?

- Буду. Мне не один раз приходилось это делать. Не думаю, что ваша смерть будет выглядеть иначе, господин тоттмейстер.

Когда тоттмейстер заговорил в следующий раз, его голос, к удовлетворению Виттерштейна, стал ощутимо тише. В горле тоттмейстера клокотало, отчего слова получались рваными.

- Тогда… видимо… надо переходить к следующему акту.

- Какому же?

- Вы… отказались удовлетворить мою просьбу… Придется вам напомнить, что… в моем… арсенале есть не только просьбы.

Это прозвучало зловеще – даже из сухих уст умирающего. Виттерштейну показалось, что температура в разрушенном лазарете опустилась на несколько градусов. Это нелепо, укорил он себя, этот человек не может даже перевернуться на другой бок. Будь у него оружие, он все равно не смог бы им воспользоваться. Это просто умирающая человеческая оболочка, ничуть не опасная.

- Вы мне угрожаете? – осведомился Виттерштейн.

- Возможно, господин лебенсмейстер.

- Не смешите меня! У вас даже нет оружия!

Тоттмейстер улыбнулся:

- Вы даже не представляете… сколько его у меня.

Должно быть, эта улыбка отняла последнюю кроху его сил, еще не уплывшую через разорванные вены. Тоттмейстер обмяк, насмешливые серые глаза закатились, утратив всякое выражение, тело мелко затряслось.

Наконец! Хвала Господу! Конвульсии. Виттерштейну захотелось рассмеяться от облегчения. Но облегчение мгновенно обернулось приступом величайшей гадливости. Испытывать радость от смерти человека? Мыслимо это для лебенсмейстера?.. Как хорошо, что нет свидетелей этого жуткого разговора двух магильеров в каменном мешке. Если бы пошел слух, что лебенсмейстер Ульрих Виттерштейн хладнокровно наблюдал за агонией умирающего… Нет, с передовой его бы не выгнали. Тут рады каждому коновалу, способному держать в руках щипцы. Но в Ордене его служба закончилась бы.

Виттерштейн услышал за спиной шорох. Должно быть, где-то с потолка продолжает осыпаться земля. Не опасно. Солдаты успеют раскопать блиндаж прежде, чем единственного его уцелевшего обитателя похоронит заживо. Но шорох повторился. И еще один раз. Виттерштейн вглядывался в темноту, почти ничего не различая. Шорох сделался ритмичным, похожим на…

Человеческие шаги!

Сердце Виттерштейна, оторвавшись от своих креплений, сделало несколько ликующих оборотов в груди. Теперь он явственно слышал шаги, приближающиеся с каждой секундой. Его нашли! Должно быть, наверху быстро забили тревогу, когда узнали, чтоб в обвалившемся блиндаже находился лебенсмейстер. Мало того, сам Ульрих Виттерштейн. Они вырыли нору, и кто-то уже спустился вниз…

- Тут! – закричал Виттерштейн, совершенно не подумав о том, что лебенсмейстеру его уровня не пристало демонстрировать подобную слабость. Впрочем, это, наверно, простительно в его положении… - Сюда!

В полумраке, едва разгоняемом электрической лампой, он увидел человеческий силуэт. За ним еще один. И, кажется, вдалеке еще несколько. Значит, завал все-таки разобрали. У Виттерштейна сами собой заслезились глаза, когда он представил, как покидает обрушившийся блиндаж. К воздуху, к небу, и пить это небо, хватить огромными глотками горький едкий воздух, рвать с корнем сухую траву, мять ее пальцами, нюхать…

- Спасибо, господа, - Виттерштейн шагнул навстречу пробирающимся через завал людям, - Благослови вас всех Господь!..

Он ощутил короткий неприятный укол в основание шеи. Подобный он обычно ощущал, прикоснувшись к ране и обнаружив в ней глубоко засевшую и скверную инфекцию. Прикосновение к скверне, отвратительное на органическом уровне. Отчего он испытал его сейчас?

Спасительные силуэты двигались медленно, но уверенно. У них отчего-то не было фонарей, но Виттерштейн рассудил, что в этом нет ничего странного. Пока найдешь фонари, уцелевшие под завалом могут испустить дух.