Господа Магильеры (СИ)

- Вас все-таки замучило любопытство? – тоттмейстер затянул на впалом животе ремень и поморщился, случайно коснувшись рубцов, - Как это забавно. Человек, которому по силам побороть саму смерть, в итоге оказывается беззащитен перед такой простой человеческой слабостью, как любопытство. Будь я философом, был бы в восторге. Но я всего лишь презренный смертоед.

Виттерштейн попытался отползти. Локти ощущали под собой землю, обломанные ногти впивались в древесную труху и каменные осколки. Гул стучащих кирок и лопат стал близок, но отчего-то воспринимался как нечто отвлеченное, не имеющее смысла. Виттерштейн уже забыл, что существует мир за пределами этого помещения с обвалившимися стенами и бесформенными обломками. Он и сам себе сейчас казался чем-то искореженным и сломанным.

- Я жив? – непослушным голосом спросил он, чувствуя, что вот-вот сорвется на крик, который отнимет последние силы, - Я жив?! Отвечайте! Скажите!

Тоттмейстер задумчиво смотрел на него.

- Мучительное чувство, правда? – спросил он, уже без улыбки, - Можете не говорить, я знаю. Очень тяжелое, очень давящее. Сейчас в этом вопросе для вас сосредоточен весь смысл жизни, уж извините за случайный каламбур. Вы хотите знать, живы вы или мертвы и вам кажется, что ничего важнее этого знания не существует. Но взгляните на это с другой стороны, профессор. У вас острый ум, вы оцените всю парадоксальность собственного положения, хоть и не сразу. С одной стороны, вас терзает мука неопределенности. Согласен, мучительно находиться в подвешенном состоянии между жизнью и смертью, меж этих двух вечно противоборствующих и чужих стихий, это как быть подвешенным между землей и небом. С другой стороны…

Тоттмейстер еще слабой рукой провел по лицу, пригладил волосы. Он чувствовал себя все лучше с каждой секундой. В отличие от самого Виттерштейна, которому едва удавалось удерживать сознание на поверхности бездонного черного океана.

- С другой стороны, профессор, может так статься, что это не мука, а, в некотором смысле, особенный дар? Дар сложный, который дано понять не каждому. И оценить его сложно. Но все же… В некотором философском смысле вы сейчас и мертвы и живы одновременно. Относитесь одновременно к двум мирам. И если я не разрушу этого шаткого состояния, вы можете существовать в весьма интересном качестве. Вести жизнь и живого человека и мертвеца одновременно. Не доверяя собственному телу, вы будете бесконечно вслушиваться в себя, но ваш излишне глубокий ум никогда не позволит вам утвердиться в одном мнении. Вы постоянно будете ощущать сомнения. Убедив себя в том, что вы живы, вы попытаетесь вести обычную жизнь со всеми ее человеческими привычками. Но вас постоянно будет точить червь, шепчущий – «А вдруг ты все-таки мертв, Виттерштейн? Вдруг этот проклятый тоттмейстер из лазарета был прав?..». В конце концов вы уверитесь в этом, запретесь наглухо дома, прогоните прислугу и впадете в черную меланхолию, убежденные в том, что мертвецу невозможно находиться в мире живых. Но все тот же червь будет шептать вам – «Мертв? Уверен ли ты? Разве не жизнь бьется в тебе, Виттерштейн? Разве ты ее не чувствуешь?..». Быть и живым и мертвым одновременно, черпать из обоих источников, ощущать себя двумя существами одновременно – возможно, это одна из величайших человеческих возможностей, оценить которую дано лишь сильному и умному человеку? Вы задумывались, какие уникальные возможности это дает для осмысления себя и окружающего мира? Впрочем, едва ли задумывались. Сейчас вы смертельно боитесь, и вам не до осмысления. Один из величайших умов современности попросту трясется за свою жизнь, и страх перед смертью парализовал все его мыслительные способности.

- Ответьте! – Виттерштейн ощутил на своем лице мелкие старческие слезы, хотя был уверен, что в его теле не осталось ни капли влаги, всю выжало через поры чудовищным напряжением, - Я спас вас! Так скажите мне! Я мертв?

Тоттмейстер несколько секунд стоял неподвижно, глядя на Виттерштейна сверху вниз. Что-то мелькнуло в его серых глазах, но Виттерштейн не успел разобрать, что именно. Сочувствие? Презрение?

- Вы спасли меня, господин лебенсмейстер. И за это я вам искренне благодарен. Но есть еще кое-что… Что-то, что заставляет меня выйти за пределы обычной благодарности. Что-то, что требует особого дара, - бледные губы разошлись, словно края пропущенной лебенсмейстером раны, - Вы ведь не хотели меня спасать, профессор. Вы, лебенсмейстер, собирались хладнокровно наблюдать, как я умираю. Разве это не самое чудовищное преступление для того, кто поклялся спасать человеческие жизни? Я не хочу вмешиваться в ваши отношения с миром, с Орденом Лебенсмейстеров и с самим собой. Пусть это останется с вами. Поверьте, я не стану на вас доносить. Это исключительно личное дело. И, поскольку дело личное, на прощанье я оставлю вам кое-что от себя…

Правая рука Виттерштейна закопошилась в земле, пытаясь нащупать «парабеллум». Слабый земляной паук. Сердце ухало старым больным филином. Даже если бы остались патроны, сил бы не хватило приподнять пистолет…

- Не смейте…