Господа Магильеры (СИ)

Но еще больше, чем лейтенант Цильберг, Менно пугала темнота. Он никогда не думал, что боится темноты, и в прежней своей жизни без опаски спускался в темный погреб или выходил ночью во двор, проверить, отчего голосит собака. Но здесь темнота была другая. Не такая, как иной раз бывает на поверхности.

В первый же день «крысы» Цильберга подшутили над Менно, заведя его в боковой штрек и бросив без фонарика. Обычный фокус, отработанный на многих сотнях призывников. Но Менно едва не сошел с ума, как тот парень, Дарендорф. Поначалу он держался, уверяя себя, что темнота не таит в себе ничего страшного, темнота по своей сути есть лишь отсутствие света, а значит, сама по себе опасной быть не может.

Но уже через полчаса его охватила истерия, заставившая Менно панически бежать по штреку, ощупывая стены, и кричать во все горло. Кончилось тем, что он споткнулся и упал, едва не сломав нос, а наблюдавшие за ним «крысы» встретили падение оглушительным хохотом. Были и другие шутки. Его будили, крича в ухо «Обвал! Бежим!» - и Менно, судорожно вскочив, мчался куда глаза глядят, не разбирая дороги. Незаметно касались кабелем от взрывной машинки обнаженной шеи, после чего пускали искру – и Менно от боли едва не лишался чувств. Угощали хлебом, где от хлеба была одна корка, а все остальное – липкая здешняя глина. У сапёров было много испытанных временем способов подшутить над новичком. Но именно темнота напугала его больше всего.

Темнота была здесь другой. Не бесплотной, как на поверхности. Иной. Она была истинной хозяйкой подземного царства, куда так настойчиво лезли люди, его хранительницей и стражем.

Если долго находиться в темноте, она начинает заговаривать с тобой. Эту шутку Менно слышал с первых же дней, но никогда не видел, чтоб люди, произнося ее, улыбались. Это была шутка «для своих», понятная лишь «крысам». И еще она не была шуткой.

Темнота умеет говорить, Менно выяснил это быстро, едва лишь только его назначили дежурным на пост прослушки. Она не сразу заговаривает с человеком. Она выжидает, а выжидать она умеет превосходно, ведь недаром она появилась за миллиарды лет до того, как зажглись первые звезды. Темнота не сразу заговаривает. Она не любит света и постороннего шума. Некоторое время она изучает человека, присматривается к нему, прежде чем заговорить.

Никто не мог понять, что она говорит. Никто и не пытался. Просто знали, что находиться в одиночестве на протяжении долгого времени нельзя, особенно если рядом нет ярко горящей лампы. Темнота начинает нашептывать что-то на ухо, постепенно гипнотизируя человека, лишая его воли, опутывая липкими, как паутина в заброшенном сарае, сетями.

Каждый спасался от темноты как мог. Сапёры разговаривали друг с другом, используя особенный, «подземный», шепот, звучный и отчетливый. Обсуждали положение на фронте, травили истории, которых у каждой «крысы» имелось неограниченное количество, барабанили по флягам нехитрые мелодии, иногда даже насвистывали под нос во время работы. Что угодно, лишь бы не оказаться со всех сторон окруженным безмолвной подземной темнотой.

Но как спастись тому, кто вынужден слушать ее сутками напролет?

Оказываясь в неизменном одиночестве на посту прослушки, Менно первым делом зажигал керосиновую лампу и ставил ее перед собой. От этого делалось легче, свет отпугивал темноту, пусть и на время. Приложив ладони к камню, Менно слушал. Слушал шорохи подземного мира, пытаясь различить в них тревожные, опасные отзвуки буров или кирок. Слушал скрип земли под чужими ногами и лязганье вагонеток. В мире темноты было не так много звуков, но каждый из них был кратковременным спасением от молчаливой чернильной бездны, сгущающейся за спиной.

Постепенно темнота привыкла к Менно и стала с ним заговаривать. Он ощущал ее присутствие, несмотря на горящую лампу. Темнота говорила. Сперва – осторожно, отрывисто. Потом начинала шептать. Она ощущала ритм колебаний света и мягко под него подстраивалась. Она хотела что-то сказать, но Менно старался ее заглушить, барабаня ногами по настилу или отбивая нехитрый мотив пальцами по каске. Это было нетрудно, если требовалось переждать лишь несколько минут, но на посту прослушки иной раз приходилось находиться сутками.