Мертвый Кунце без интереса наблюдал за их разговором. Перед смертью он ощерился, оттого казалось, что на лице его застыла злая, обнажающая серые зубы, улыбка. Остальные сапёры занимались своими делами, стараясь держаться подальше от лейтенанта и от Менно. Вытаскивали бесцеремонно за ноги мертвецов в английской форме, тащили в штрек ящики со взрывчаткой, чтоб завалить камуфлетом опасную чревоточину, разматывали провод. Все подземные жители знали свои роли. Один лишь Менно стоял беспомощно перед лейтенантом, как позабытая на сцене декорация.
— Слизняк. У вас в жилах вместо крови, должно быть, магильерская моча! Но вы сильно ошибаетесь, господин штейнмейстер, если полагаете, что я буду терпеть в своем взводе подобную дрянь. Нет, под трибунал я вас не отдам, хотя, видит Бог, это было бы единственно-верным решением. Я даже помогу вам. В конце концов, может быть, что не ваша вина в том, что вы не созданы мужчиной. Но я научу вас, что значит быть солдатом. Вы станете солдатом, штейнмейстер. Я научу вас.
С того дня вся жизнь Менно, и прежде серая, как пропитанная земляной пылью черствая краюха хлеба, сделалась невыносимой. Лейтенант Цильберг сдержал свое слово. Он взялся за Менно всерьез и, как все организованные и дисциплинированные люди, уже не забывал про него ни на миг.
Менно стал постоянным дежурным на посте прослушки, вечным слухачом. Он проводил часы и дни, вслушиваясь в подземные шорохи. Он отрабатывал по две или три смены подряд — лейтенант лично следил за тем, чтоб «господин штейнмейстер» был всегда занят делом. Унтер Шранк, командир второго отделения, видел, что Менно от постоянного общения с темнотой делается все менее и менее похожим на человека, но помочь своему подчиненному ничем не мог — график слухачей неукоснительно заверялся лично самим лейтенантом.
Когда-то прежде Менно казалось, что сидеть без движения ничуть не сложно. Иной раз, после хлопотного рабочего дня, он и рад был бы посидеть часок-другой в неподвижности, лениво вслушиваясь в доносящиеся снизу звуки. В Энзе звуки были другие. Он чувствовал скрип кротовьих когтей или едва уловимое шипение копошащихся жуков. Звон подземных ручьев в их узких каменных ложах и, изредка, дрожь оседающих пород. Он привык к этим звукам. Но они относились к тому миру, к которому более не относился он сам. Он стал подземным существом. Крысой. Забывшим солнечный свет цвергом[20]
. То, что прежде приносило ему удовольствие и радость, в новой жизни, состоящей из всех оттенков черного, могло быть непереносимо.Дежурства быстро превратились в пытку. Усидеть несколько часов подряд в тесной комнатушке с земляными стенами было крайне тяжело. Невозможно было распрямиться или размять затекшие члены, невозможно было даже толком выпрямиться во весь рост. От постоянной влажности и холода мучительнейшим образом ныли кости. Менно чувствовал себя заключенным, заживо гниющим в подземной темнице. Часы сна были коротки и лишь увеличивали муку. Менно добирался до сбитой из грубых досок лежанки, покрытой прелым вонючим тряпьем, и лишался чувств. Сон не освежал, как когда-то, лишь погружал на время в трясину, где света не было вовсе, даже электрического. Просыпался Менно еще более разбитым, чем ложился. Все тело ныло, точно по нему катали острые многотонные камни, отчаянно слезились глаза, болели ставшие за месяц ненадежными и старческими колени.
Менно высиживал по две, три, иногда даже четыре смены подряд. Один наедине с темнотой, ее покорный и единственный слушатель. Подземная темнота лишь непосвященному кажется неважным и молчаливым собеседником. Менно, чей слух истончился со временем, знал, что темнота не умеет молчать. Она всегда говорит, надо лишь обучить собственный слух ловить определенные волны.
Он чувствовал, как работают буры, планомерно выгрызая извилистые ходы в каменных недрах. Как позвякивают рельсы вагонеток и лязгают лебедки. Как дрожит воздух в вентиляционных шахтах. Как идут в разных направлениях люди. Как копошатся, звеня консервными банками, грызуны. Под землей было множество звуков, он был вовсе не так безмолвен, как считают наверху. Главное — уметь слушать.