Господа офицеры

Сперва Дергунцов попробовал вовлечь поручика в разговор о высокой политике. Откуда было оператору знать, что его попутчик придерживается золотой заповеди хороших военных: человек в погонах должен быть принципиально аполитичным.

— Вы не находите, князь, что англичане и французы хотят въехать в рай на нашем, русском горбу? — Дергунцов улыбнулся скользящей жиденькой улыбкой, что сделало его лицо еще более неприятным. — Мне приходилось слышать о ваших беспримерных подвигах в Восточной Пруссии, но кто снял пенку с вашего геройства, с геройства других русских офицеров и солдат?

Сергей Голицын молча пожал плечами, усилием воли сдерживая рвущийся с губ резкий ответ.

«Тебя бы, трепача, да в Мазурские болота, — подумал он. — Ишь ты, на нашем горбу… На твоем, что ли?»

— Наше правительство… — попытался продолжить Дергунцов, ободренный молчанием поручика.

Меж тем для князя Сергея Михайловича Голицына все подобные вопросы были решены давно и однозначно. Он, Сергей Голицын, — офицер русской армии. Армия не должна участвовать в политической борьбе, для нее недопустимы партийные симпатии и антипатии. Использование армии в политических целях мало того, что аморально, оно просто глупо и ничем хорошим, как правило, не кончается.

Армию создает и содержит государство. Из этого с железной логикой следует, что ее дело — охранять существующие законы и государственный строй. Армия должна охранять их до того дня, когда законная власть отменит «сегодняшний» закон и заменит его новым, тогда армия будет охранять этот новый закон и порядок.

Вот так. Просто и ясно. Но не станешь же излагать свое кредо этому напыщенному штатскому дураку!

— Господин Дергунцов, я не желаю обсуждать действия нашего правительства, — чуть приподняв уголки губ и тем обозначив улыбку, прервал попутчика Сергей Голицын. — Я всего лишь скромный гусарский офицер, защищаю Родину, как умею. Высокие материи не для моего ума. Смените тему, будьте столь любезны!

Оператор с удовольствием сменил тему. Теперь он заговорил о современном искусстве. Судя по его словам, он был на дружеской ноге с самыми видными его представителями, и о каждом из них Владислав Дергунцов умудрялся сказать какую-нибудь гадость. Послушать оператора, так всероссийские знаменитости были просто толпой неучей, бездельников, бездарностей и пьяниц. Сквозила в его отношении к этим людям угрюмая неприязнь.

Сергей Голицын был весьма далек от мира современного искусства, от живописи, поэзии, от всего того, что называлось Серебряным веком, хоть, само собой, Куприна с Боборыкиным или Блока с Георгием Чулковым не путал. И все же хамский тон Дергунцова раздражал поручика безмерно: разве можно так говорить о талантливых людях, которые, как знать, могут прославить Россию!

Конечно же, князь Сергей Голицын был абсолютно прав в своем брезгливом негодовании. Не стоит уподобляться библейскому Хаму. Он, право же, был настоящим хамом. То, что его папа — пьяница, хамоватый Хам заметил. А про то, что старый Ной строитель ковчега и спаситель жизни на Земле, Хам как-то позабыл. Таково отношение большинства людей к гениям, и это очень грустно.

— Вот все говорят, что Александр Блок хороший поэт, а вы знаете, какой он распутник? — продолжал брызгать грязью Дергунцов. — И алкоголик в придачу!

— Не имею чести лично знать господина Блока, и свечку ему, понятное дело, не держал, — с тщательно спрятанной злостью ответил поручик, которого этот разговор начинал утомлять. — Но стихи он пишет превосходные. Просто отличные стихи!

— Нравы среди богемы, скажу я вам по секрету, те еще! — оператор все никак не мог успокоиться и ненароком заговорил на весьма опасную тему: — Ту же самую Веру Холодную взять, уж мне ли не знать! Порассказал бы я вам…

Голицын попытался улыбнуться, но улыбка его получилась скорее похожей на досадливую презрительную гримасу. Однако тон его оставался по-прежнему безукоризненно вежливым и корректным, при всем том настолько ледяным, что хоть волков морозь.

— Милейший, избавьте меня от своих откровений! Я с большим почтением отношусь к таланту Веры Холодной и к ней лично. Поэтому говорить о ней плохо в моем присутствии категорически не рекомендуется. Могу рассердиться, а рассерженный я очень, поверьте, неприятен, — в голосе поручика звякнул металл. — Мало того! Если я узнаю, что вы непочтительно отзывались о Вере Холодной в чьем бы то ни было обществе, я рассержусь в не меньшей степени.

Дергунцов тут же осекся, мгновенно уразумев, что никаких двусмысленностей, злопыхательства и сплетен об актрисе Голицын не потерпит.

— Что вы, князь! Вы неверно меня поняли! — отыграл он назад.

Сергей только мрачно усмехнулся, все он верно понял. Поручика другое удивляло: как это такой отличный, по словам Веры, профессионал — фотопортрет ведь впрямь изумительный! — оказался настолько тяжелым и неприятным человеком?