Господа офицеры

— А вы разве не рады? — изумленно спросил Фредерикс.

— Что вы, Владимир Борисович, как можно… Рад, конечно. Просто у меня сейчас состоялся очень важный и замысловатый разговор с одной… особой. Все никак не отойду, — грустно улыбнулся Голицын. — Ничего, пока неспешно, как вы изволили выразиться, доедем до угла Фонтанки и Невского, успею прийти в себя, дабы предстать перед государем в должном, то есть бравом, виде. Только, знаете, Владимир Борисович, ничего из перечисленного вами мне не нужно. До ротмистра я еще не дорос, командование эскадроном — вот на сегодня мой потолок. Хоть мне порой кажется, что лучше всего мне удается командовать одним человеком — самим собой. Должность при Генштабе или Ставке Верховного? Помилуйте, Владимир Борисович, я же по натуре не аналитик, не стратег, я практик, я полевой гусарский офицер. Я же среди штабных зачахну. Мое место в седле, а не на штабном стуле. Имение на Полтавщине? А что я с ним делать стану? У меня своих девать некуда, не выходить же в отставку, чтобы заделаться помещиком… Нет, дорогой граф, боюсь показаться государю неблагодарным привередой, но единственное мое желание — вернуться на фронт, чтобы защищать Отечество. Может быть, звучит излишне патетически, но, богом клянусь, Владимир Борисович, это истинная правда!

«Чего мне еще желать? — с легкой грустью подумал Сергей. — Ведь только что я отказался от женщины, по которой вся империя сходит с ума!»

Император и самодержец Всея Руси Николай II славился твердыми привычками: когда его резиденцией становился Аничков дворец, государь принимал лиц, удостоенных аудиенции, в ореховой гостиной. Там, где он недавно принимал Фредерикса, до слез расстроенного похабной статейкой в «Петроградском листке». Сегодня повод для аудиенции был радостным.

— Не смею мешать, ваше величество, — министр Двора склонился в почтительном поклоне и покинул гостиную, оставив князя Голицына наедине с Николаем Вторым.

Фредериксу пришлось дожидаться конца аудиенции долго, почти целый час. Да, Голицын удостоился немалой чести: столь большой срок, выделенный государем для беседы с князем наедине, о многом говорил.

Наконец поручик вышел из высоких зеркальных дверей дворца и вновь, повинуясь приглашающему жесту старого сановника, оказался внутри черного лимузина.

— Через месяц снова на фронт, — радостно сообщил Сергей, не дожидаясь вопроса Фредерикса. — Но мне стоило немалых сил убедить государя, что я мечтаю именно о таком вознаграждении. «Эх, ваше величество, — сказал я императору, — что может быть лучше встречного ветра в лицо, скрипучего седла под тобой, тяжести сабли в руке, храпа разгоряченного коня да врага впереди?» И государь понял! Теперь, как только окончательно заживет рука…

— Снова на турецкий, князь? — спросил Фредерикс.

— Куда прикажут, еще не знаю. Хорошо бы снова к Юденичу. Но… Служить Отечеству можно на любом фронте.

— Князь, если это не секрет, то потешьте мое старческое любопытство, — со смешком сказал Фредерикс. — О чем вы так долго говорили с государем? Виданное ли дело, почти целый час!

— Говорил главным образом я, — охотно откликнулся поручик. — А государь слушал. Его очень интересовали подробности, особенно — поведение великого князя Николая.

— И что вы сказали?

— Правду. Я сказал, что великий князь — отличный юноша, умный, смелый и незаносчивый. И что я с радостью взял бы его служить в свой эскадрон.