Сильное религиозное чувство среди флотской молодежи александровского времени выросло еще в корпусе под влиянием замечательной личности иеромонаха Иова, о котором уже упоминалось выше, в части, относящейся к Морскому корпусу. Этот священнослужитель «возжигал в юных сердцах… любовь к Богу, с которой является ненависть к пороку и решимость творить только угодное Богу», – пишет декабрист А. П. Беляев. В жизни кадетов и гардемарин произошла, по его словам, резкая перемена. «Какое бодрствование и наблюдение за собой, какая кротость и скромность заступили место бесстыдных выражений и привычек». По словам другого декабриста, Завалишина, отец Иов был назначен в Морской корпус по тайному влиянию масонов, которые «старались в то время назначить преподавателями Закона Божия в учебные заведения людей причастных к масонству». По-видимому, первый опыт назначения законоучителем масона был сделан именно в отношении Морского корпуса, «где, как полагали, менее обратят на это внимание». Завалишин говорит об иеромонахе Иове как об очень умном человеке, служившем ранее при одном из наших посольств за границей. Иов был прекрасный оратор и, как говорит Завалишин, «увлекал… в высшие сферы мышление, что составляло совершенный контраст с преподаванием других наук, и очень нам нравился». Начальство корпуса обращало мало внимания на преподавание отца Иова, которое, возможно, могло бы продолжаться много лет, если бы не произошел трагический случай, привлекший внимание как светского, так и духовного начальства. Беляев говорит: «Его постигла какая-то особенная болезнь… пришел в церковь и ножом разрезал… местные образа Спасителя, Божьей Матери и некоторые другие».
Помимо мотива болезни (то есть, другими словами, психоза), указывает еще на существование в то время, даже в среде высшего русского духовенства, тенденции к иконоборчеству: «говорили также, что за одну книгу, переведенную на русский язык, в которой приводились иконоборческие понятия и которая понравилась Государю, был удален поставленный епископом Пензенским архимандрит Иннокентий, противившийся ее печатанию, как цензор, может быть, иеромонах Иов принадлежал к числу увлекающихся этими идеями». Завалишин пишет о том же случае, что до кадетов дошел «слух, что иеромонах в припадке сумасшествия исполосовал в корпусной церкви все образа, которые были написаны на холсте, и хотел броситься из окна четвертого этажа, так что силою только был удержан за платье дьячком… Иова схватили и отвезли в Невский монастырь, а к нам нагрянул весь Св. Синод». Завалишин передает также, что была найдена исповедь отца Иова, «обличавшая страшные душевные муки человека, колеблющегося между верою и сомнением, и содержавшая признание в участие в масонстве».
Комиссия, назначенная Синодом, проэкзаменовала кадетов и гардемарин в вере, но, как пишет Завалишин, «мы ответили по катехизису отлично и правильно. Стали предлагать другие, разные вопросы, – мы отвечали, с необычайным для детей разумением, по отзыву члена Комиссии, и в ответах кадет не нашли ничего предосудительного». По отрывочному материалу, доступному по этому вопросу, нельзя судить, насколько отец Иов сумел повлиять на кадетов в смысле насаждения среди них масонских идей. Во всяком случае даже находившийся под большим его влиянием Завалишин не сделался масоном и относился отрицательно к самой идее масонства, считая, что оно «было бездушным механическим устройством, основанном на отвлеченном только понятии».
По словам А.П. Беляева, после удаления отца Иова из корпуса религиозное чувство, возбужденное им среди кадетов, начало ослабевать. Однако воспоминания того же Беляева показывают, как значительно было влияние отца Иова на формирование его собственных религиозных убеждений. Можно думать, что высокий уровень религиозности, отмечаемый мемуаристами среди флотской молодежи, находился в связи с деятельностью отца Иова в корпусе. При исследовании материала об Иове невольно возникает вопрос, насколько сильно было влияние масонства среди моряков времен Александра I».