Господа офицеры

Орловцы бросились к ополченцам, ополченцы — к орловцам: русские и болгары троекратно целовали друг друга, узнавали имена. У многих на глазах блестели слезы, а Никитин восторженно плакал, но в тот миг никто не стеснялся слез. И только капитан Нинов стоял с сухими глазами.

— Примите мои соболезнования, — тихо сказал Олексин.

— Не надо соболезновать, — строго сказал капитан. — Мой мальчик пал за свободу. — Он вдруг выпрямился, крикнул: — Это — наша земля! Наша! Ляжем костьми, но не отдадим ее османам! Не отдадим никогда!

Голос его звенел от боли и горя, а глаза оставались сухими. При каждой фразе старик торжественно простирал раскрытую ладонь над мертвым сыном, точно призывая его в свидетели и одновременно клянясь его гибелью.

— Велики ли потери, поручик?

Гавриил оглянулся. К ним подходил генерал Столетов в сопровождении ординарца Петра Берковского.

— Ложементы удержу, ваше превосходительство.

— Благодарю, — Столетов снял фуражку, шагнул к Нинову и склонил голову. — Позвольте считать вас братом, капитан Нинов.

— Здравствуй, брат, — тихо ответил Нинов.

Он обнял генерала, плечи его затряслись. Берковский бросился к нему, но капитан уже овладел собой и, троекратно поцеловав Столетова, отстранился с прежним замкнутым лицом.

Генерал обернулся к Олексину:

— Выстоим, поручик?

— Или умрем тут, генерал.

Николай Григорьевич молча протянул Гавриилу руку.

4

Через час турки возобновили ружейный обстрел ложементов. Одновременно на скатах Тырсовой горы задвигались густые массы таборов, готовясь к новой атаке. Толстой отдал приказание офицерам следить и первым, подавая пример, встал в ложементе. Офицеры один за другим падали от черкесских пуль, но туркам не удалось незамеченными спуститься с гор: русская артиллерия вовремя открыла прицельный огонь.

И эта атака захлебнулась. Разбитые таборы спешно втягивались под защиту скал, пороховые дымы поползли в ущелья, открывая раскаленное солнце. На всей позиции не было ни клочка тени и ни глотка воды. А черкесский огонь не ослабевал, пули пронизывали все пространство, и даже лежавшие за брустверами батарей резервы уже несли потери. И еще не растаяли дымы, не успели передохнуть защитники, как у краев плато в непосредственной близости от ложементов снова показались сотни красных фесок. Противник повторял атаку с той лишь разницей, что на сей раз поддерживал ее несмолкаемым ружейным огнем.

Эта схватка была продолжительнее и яростнее первой. Противники дрались врукопашную на крутых скатах, у обрывов, и часто тяжко раненные орловцы и ополченцы в последнем усилии цеплялись за врага и вместе с ним летели в пропасть. Взаимное ожесточение выходило за рамки привычных боев: потеряв оружие, защитники грудью бросались на штыки, стремясь заслонить товарищей, а аскеры хватались руками за сабли офицеров, рвали их на себя и, сбив с ног, тут же приканчивали. Так потащили было Никитина — по неопытности он продел кисть в темляк и не мог отпустить сабли; его отбили орловцы, дружно ударив на турок, уже волочивших к себе подпоручика. Гавриил водил ополченцев, по-прежнему вооруженный револьверами: болела рука, раненная в битве за Самарское знамя. Он и в этом бою старался не терять спокойствия, видел все, вовремя приходил на помощь и не тратил зря патронов, выискивая офицеров. В разгар побоища, когда казалось, что турки вот-вот сомнут горсточку защитников, Петр Берковский привел резервный взвод. Эта помощь и решила судьбу штурма: турки были отброшены.

В первый день боев — самый длинный день «шипкинского семиднева» — левый фланг отбил десять турецких атак: в среднем они повторялись через каждый час. Глотки горели от надсадных криков, каменной пыли, порохового смрада и копоти. Последнюю атаку противник предпринял против Стальной батареи уже при лунном свете; отбиваться опять пришлось врукопашную, но отбили и ее, десятую. И тогда наступила тишина, только всю ночь не замолкая, мучительно стонали под обрывами раненые.

Солдатам и офицерам роздали сухари. А надо было исправлять и достраивать ложементы, хоронить убитых, позаботиться о раненых. На это уже недоставало сил, но в темноте беззвучно задвигались тени: шли болгарские женщины и дети, которых только сейчас Столетов допустил на позиции. Они принесли воду, занялись ранеными и убитыми.

Было приказано отдыхать поочередно, но на позициях все равно никто не спал. Сказывались и возбуждение боем, и та безмерная усталость, за которой исчезает даже сон. Лишь юный подпоручик Никитин сладко похрапывал на дне ложемента, заботливо укрытый солдатскими шинелями.

Около полуночи полковник Липинский привел Брянский полк, и Столетов вздохнул с облегчением: можно было прикрыть беспокоивший его правый фланг, на котором турки, правда, пока не атаковали. Отданный им боевой приказ был по-суворовски лаконичен: «Держать перевал».