Господа Помпалинские. Хам

И опустился на одно колено. Получилось это у него не слишком изящно, но благоговение и почти священный трепет, написанные на лице, искупали неловкость и нарушение этикета. У Делиции на глазах блеснули слезы, а страдальческое лицо несчастного на миг просветлело и успокоилось. Положив руки на склоненную голову Цезария, он медленно заговорил:

— Ты просишь моего благословения, юноша? Хорошо! Благословляю! Иди в жизнь с мужеством и любовью… Не знаю, поможет ли тебе это?.. Но все равно, не опускай рук, действуй, у тебя есть молодость и миллионы… У тебя сердце не разбилось и червь не забрался в мозг… Может, тебе и удастся что-нибудь сделать… Благословляю… А мне уж ничего не надо… Давно, когда я еще жил, я бы многое тебе сказал… а сейчас меня душит тоска и не дает говорить… Тоска! Тоска! — докончил он чуть слышно и, в изнеможении опустившись в кресло, обхватил голову руками и тяжело, протяжно вздохнул. Казалось, грудь у него разорвется от этого, похожего на рыдание, вздоха

Делиция и Цезарий вернулись в столовую с такими лицами, будто только что отошли от гроба дорогого существа. Цегарий весь дрожал от волнения, а Делиция не спускала с него ласкового, признательного взора.

— Вы так добры, граф… — прошептала она.

— Что вы! Это вы ангел… Как вы любите своего… достойнейшего отца!..

— Что ж тут удивительного? — печально улыбнулась Делиция. — В нашей семье все друг друга любят. Отец очень добрый был и хороший… Разве это забывается? А вот вы, граф… Можете с сегодняшнего дня рассчитывать на мою дружбу.

Она говорила вполне искренне. Цезарий был на седьмом небе от радости.

— Это правда?! — воскликнул он. — Неужели я мо-^ГУ рассчитывать на вашу дружбу? Боже, какое счастье!

Он поднес к губам ее руку, но она быстро отдерну-^Ла ее и побежала в гостиную, бросив на ходу:

— Пойдемте к маме!

Пани Джульетта с беспокойством поджидала их возращения. Когда они вошли, она окинула их быстрым, ^пРоницательным взглядом и сказала:

— Я должна попросить у вас прощения, дорогой пан Цезарий, за неприятные минуты, которые вы пережили в нашем доме… Но Делиция непременно хотела…

— Я очень благодарен за это панне Делиции, — тихо сказал Цезарий, садясь возле хозяйки дома.

Он хотел что-то добавить, но не решился и, опустив глаза, стал опять разглядывать свои руки. Слезы, как ни старался он сдержать их, сами набегали на глаза, а руки дрожали. Вдруг ни с того ни с сего он упал на колени и, прижимая к губам руку пани Джульетты, пролепетал:

— Ваш муж меня благословил… благословите и вы…

Пани Джульетта даже привскочила. Растерявшись, она не знала, что делать.

По физиономиям братьев видно было, что недоумение боролось в них с желанием расхохотаться. Но пани Джульетте, от природы необыкновенно находчивой, пришла в голову гениальная мысль.

— Делиция! — тихо позвала она.

Стоявший на коленях Цезарий вздрогнул при звуке этого имени и робко взглянул на Делицию. Девушка, поняв всю значительность момента, подошла к матери и, не то рисуясь, не то в самом деле взволнованная, опустилась на колени с ним рядом.

В роли матери, благословляющей детей, пани Джульетта была великолепна. С торжественным и растроганным видом возложила она руки на головы коленопреклоненных молодых людей и дрогнувшим голосом сказала:

— Пусть бог вас благословит, дети мои! Исполнились мои самые горячие желания… Делиция, подай руку своему нареченному…

Делиция, бледнея и краснея, исполнила ее приказание.

Цезарий покрыл протянутую руку поцелуями и, медленно встав с колен, провел ладонью по лбу, глядя вокруг невидящими глазами.

— Неужели это не сон? — тихо проговорил он.

Все произошло для него так стремительно и неожиданно, что он не смел верить своему счастью. Но в следующую же минуту братья Делиции убедили его в том. что он не грезит.

— Наша мама гениальная женщина comme j’aime Dieu*,— шепнул Владислав Генрику, и оба с распро-

стертыми объятиями и поздравлениями подбежали к новоиспеченному жениху.

Цезарий не остался у них в долгу — он отвечал объятием на объятие, без конца целуя руки пани Джульетты и бросая быстрые, но пламенные взгляды на свою нареченную, которая вдруг побледнела и посерьезнела. Он был так упоен счастьем, так любил их всех, что обычная робость его покинула. Родная мать, как говорится, не узнала бы его сейчас, в чем нет, впрочем, ничего удивительного, ибо никто не знал Цезария меньше собственной матери.

Домой он вернулся далеко за полночь, и первое, что бросилось в глаза Павлу, который еще не лег, — это красивое кольцо с сапфиром у него на пальце.

— Ого! — с испуганным выражением воскликнул он. — Обручальное кольцо! Ты сделал предложение?

Но он не договорил — Цезарий бросился ему на шею и стал душить в объятиях.

— Павлик, как я счастлив, как счастлив! Она такая добрая, красивая и все они такие хорошие! До чего я их люблю! А ее отец, которого считают сумасшедшим, — я видел его сегодня, — какое у него горячее, любящее сердце! До сих пор вижу его перед собой и слышу горестные, душераздирающие вздохи!

Павел молча выслушал пылкие, беспорядочные излияния кузена, а потом сказал: