Господи, сделай так…

— Ничего не вижу, — расстраивался Мешок, ерзая на стуле и пытаясь увидеть то, что так ясно видел я...

— Ты что — ногу отсидел? — Мешок с недоумением наблюдал, как я ерзаю в поисках секундно мелькнувшего ракурса. — Ладно, пойдем ко двору... После договорим.

— Мешок, а что бы ты попросил для себя? — Я поймал его удивленный взгляд и пояснил: — Если бы можно было... Но — для себя лично. Не для Нины и не для детей — только себе... Чего ты хочешь себе?

— Наверное, стать умнее... — отозвался Мешок после долгой паузы. — Очень много на свете всего, что хотелось бы понимать: клетка, геном, пульсары — умучишься перечислять... Был бы умней — тогда бы успел еще много в чем разобраться...

Никого больше не знаю, кто хотел бы стать умнее. Богаче, здоровей, больше, выше, сильней — в чем только не ощущают люди нехватку, но ума хватает каждому.

— А ведь тебе сколько ни дай — ты еще попросишь, — засмеялся я. — Помнишь, ты уже как-то просил?

Елизавета Лукинична не отпустила наш четвертый класс после уроков, а наново усадила за парты и объявила, что сейчас с нами произойдет важное политическое мероприятие.

— Наш дорогой Никита Сергеевич, — громко и торжественно затрубила Елизавета Лукинична, вытягиваясь над всеми нами в “смирно” с каждым новым словом, — который делает вашу жизнь такой счастливой, несмотря на то что ваши сверстники в странах капитала стонут под игом, сделал вам драгоценный подарок...

Мы, естественно, растопырили уши.

— Всем вам без разбору на хулиганов и двоечников дадено разрешение написать благодарное письмо лично дорогому Никите Сергеевичу и ото всего сердца сказать ему свое “спасибо” за все, что он исделал для вас вместе с родной коммунистической партией. Берите тетрадки и пишите свое “спасибо” и свои сердечные пожелания нашему дорогому Никите Сергеевичу, а мы на педсовете выберем лучшие письма и пошлем их в Москву, чтобы там их прочитали и сделали вашу и без того счастливую жизнь совсем радостной...

— А про лисапед можно написать? — спросил Тимка после некоторого времени усердного скрипения пером.

— Какой еще лисапед? — испугалась учительница. — Ты должен написать свое “спасибо”.

— Само собой, — согласился Тимка. — А после спасибо, когда буду писать добрые пожелания, можно написать, что у меня есть доброе пожелание получить лисапед, чтобы моя жизнь стала совсем радостная?

— Никита Сергеевич не может каждого балбеса обеспечить велосипедом, — возмутилась Елизавета Лукинична, — он день и ночь трудится, чтобы обеспечить вам счастливую жизнь, — это тебе понятно?

— Лисапед не может, а счастливую жизнь может? — недоверчиво переспросил Тимка. — А если у меня не может быть счастливой жизни без лисапеда, то как же он мне ее сделает?

— Он знает как, и это не твоего ума дело. У него для этого есть вся коммунистическая партия и все советское правительство, и можешь не сомневаться: они знают, что для тебя сделать.

— Так если они и сами все знают, чего мне писать им свои пожелания?

— Писать надо не эти твои лисапедные желания, а другие... Дети, внимание! — захлопала в ладоши Елизавета Лукинична. — После своего “спасибо” надо писать пожелания доброго здоровья и долгих лет жизни нашему дорогому Никите Сергеевичу и всем людям доброй воли.

— А чтобы мир во всем мире, можно? — спросила вечная подлиза Борисенко с первой парты.

— Про это можно, — разрешила учительница.

Тимка вырвал из тетрадки листок с незаконченным письмом, и мы вслед за ним вырвали свои.

— Ты о чем писал Хрущу? — спросил Тимка Мешка, когда нас наконец отпустили.

— Чтобы все люди были умными и я тоже, — смущаясь, признался Мешок.

— Это не к нему, — махнул рукой Тимка. — Он даже лисапеда не может...

Мешок весело смеялся, вспоминая ту давнюю историю.

— А помнишь, что еще Тимка там написал, кроме велосипеда? — спросил он у меня. — Чтобы вернулись доисторические времена и все могли ходить голыми, а не тратиться на одежду...

— А Серега так и не признался.

— Так и ты не признался... Сейчас не помнишь?

— Помню... До сих пор стыдно... Я там написал, чтобы все люди были евреями и не было на земле ни белорусов, ни кого еще...

Мы уже подходили к дому, и Мешок приобнял меня, придерживая у калитки и возвращая в свои мучения.

— Знаешь, а совсем не обязательно, чтобы ты верил, — сообщил он вывод, к которому пришел, беспрестанно перебирая возможности выхода из нынешнего своего тупика. — Но ты сам по себе хочешь ведь, чтобы все было справедливо? Вот и попробуй... Придумай, как это — чтобы будущее было справедливо? Что должно быть? Не просто пожелания — хочу, мол, добра и справедливости, а конкретно. Хотя бы попытаться сформулировать, что должно для этого произойти... Разве не интересно?

— Пожалуй...

— Так попробуешь?.. Придумай, запиши и посмотри, как откликнется... Ничего больше... Только ты же помнишь? — предупредил он. — Ничего для себя...

Я так и не уследил, как ловко он меня окрутил. Повеселевший Мешок, радостно похохатывая, вел меня к крыльцу, где нас уже дожидалась его хозяйка...