Господи, сделай так…

Лет через десять после окончания Тимкиной армейской службы районный военком развернул перед ним неожиданно грандиозные перспективы. У Тимки был временный простой в череде разной степени успешных коммерческих предприятий, и он в очередной раз вернулся в Богушевск, а к военкому попал, чтобы стать на обязательный воинский учет, перед тем как заново прописаться в родимом дому. Собственно, он никуда из Богушевска и не уезжал, и где бы ни носили его очередные великолепные придумки — примерно раз в неделю всегда наведывался к матушке, не оставляя ее своими заботами. В то время менты зорко следили, чтобы, кроме некоторых специально поименованных ситуаций, человек работал в местах, соответствующих прописке, а так как Тимка придумывал себе самые разнообразные работы и заработки, ему время от времени приходилось выписываться из квартиры матушки и обратно прописываться в ней. В тот раз он прописывался, предполагая устроить себе небольшой отдых — расслабиться и оглядеться. Не получилось.

Потрепанный военком без вдохновения и безо всякой надежды отрабатывал инструкцию по вербовке очередного летуна-шабашника-лодыря в помощь ограниченному контингенту наших доблестных войск в этом сраном Афгане, где они, не жалея последней капли крови, отдают интернациональные долги великой родины, которая в долгах как в шелках — по уши, а некоторые засранцы, не понимая своего счастья погибнуть в защиту самого святого, болтаются в поисках длинного сраного рубля, не имея ни чести, ни совести за душой, и была бы воля военкома, он бы стрелял таких на месте и без зазрения совести, потому что наших славных бойцов некому даже сопроводить к местам их захоронения и приходится отправлять их святые гробы с одними накладными малой скоростью в сраных багажных вагонах, а это даже хуже, чем пустая похоронка без гроба, и, если у тебя есть хоть капля совести (военком тыкал пальцем куда-то в Тимкин пупок), ты пойдешь сей же час в поликлинику и сдашь хотя бы свою поганую трусливую кровь в помощь погибшим бойцам, а когда принесешь справку о сдаче своей сраной крови, мы тебя, бессовестная морда, может быть, поставим на этот сраный учет...

У Тимки что-то щелкнуло. Это еще была не идея — это было предчувствие идеи, но Тимка к таким своим предчувствиям относился очень внимательно. Через пару часов он поил военкома в местном ресторане, расспрашивая, уточняя и сам для себя формулируя свою возможную завтрашнюю судьбу. Вчерне он все сформулировал к окончанию второй бутылки плохонького и единственного в меню коньяку, которому было далеко даже до самогонного коньяка Тимкиной матушки. Сначала военком к Тимкиному предложению отнесся с негодованием и даже временно протрезвел, потом — скептически, чуть позже — с пониманием, и наконец до него все дошло, и он преисполнился служебным энтузиазмом, которого давно уже не испытывал. В следующие дни военком звонил в область, писал бумаги и даже один раз разговаривал по телефону с военным комиссаром всей республики. К чести нашего военкома следует сказать, что даже на столь редкий и, честно сказать, невероятный телефонный звонок из самого Минска он не только не вскочил в “смирно”, но и на сантиметр не удосужился оторвать от стула свою костлявую задницу.

Через пару недель все сладилось, и Тимка в чине старшего прапорщика был назначен командиром им же создаваемого крохотного, но уникального воинского подразделения по сопровождению “груза 200” из Афганистана прямиком в рыдания непредвиденно осиротевших семей и вплоть до почетного захоронения на родных белорусских кладбищах. Отдельной инструкцией Тимкиному подразделению предписывалось не допускать каких-либо эксцессов и всеми силами способствовать тому, чтобы личное горе наших земляков не застило им весь политический кругозор и чтобы их вполне понятные проклятия в адрес империалистических агрессоров, сгубивших любимых сыновей, братьев и кому повезло, то и мужей, ни в коем случае не переадресовывались страшно сказать куда...

Тимка сумел и это, и я не знаю, кто бы еще на его месте такое сумел.