Я открыл шкаф и начал укладывать свои вещи в старый саквояж отца. Я ощущал себя пустым и бесформенным. Мне казалось, что меня можно без труда сложить и сунуть в саквояж меж двух рубашек. Во мне не было никаких движущих сил — одна лишь эта проклятая режущая ностальгия. Ностальгия микроба, помнящего, что он был Богом, —
или наоборот? Внизу умирал Диккенс, а наверху был почти мертв я.
Через минуту, покидая Гэдсхилл-плейс, я столкнулся на крыльце с Уэллером. Он был словно в каком-то оцепенении. У него как-то нелепо повисли голова и руки — как у марионетки. Он смотрел на меня не видя.
— Господи! — сказал он. — Что с нами будет?
Он сделал несколько шагов к конюшне, но затем, раздумав, бросился со всех ног бежать по направлению к Рочестеру.