Господин Дик, или Десятая книга

При этом имени медиум вздрогнул. Одной рукой он откинул назад прилипшие к потному лбу волосы; открывшийся лоб был широкий и бледный, посередине его пересекала одна-единственная складка.

—  Друд!.. — повторил голос. — Не было сил… бился в шале как мог… до самого вечера… должен был сделать… круг… круг… с Пиквика… голова моя! Голова!.. Джорджина!.. Да, на землю…

— Но Друд? Что стало с Друдом?

—  Жив! — просто сказал голос. — Жив.

—  Ложь!

Яростным движением француз оттолкнул свой стул от стола и скрестил на груди руки, игнорируя призывы Уилкинсона:

— Восстановите круг, прошу вас! Это очень опасно!

— Но Джаспер хотел его убить, — все еще довольно спокойно сказал Стивенсон. — Ведь так?

—  Нет! Джаспер… невиновен… это Ландлессы… гнусные обряды… месть тугов… о моя голова! моя голова!..

—  Самозванец! Вы — самозванец, и ничего больше!

Борель набросился на Джеймса и тряс его за плечо. Уилкинсон и Байат тщетно пытались оттащить француза, а кинувшийся на помощь Дюмарсей поскользнулся на отполированном паркете и угодил под стол. И в довершение всеобщего смятения мистер Коллинз выбрал именно этот момент для того, чтобы упасть в обморок. В последующие минуты я целиком посвятил себя его персоне. Мы с Хоггом перенесли его в соседнюю комнату; тело писателя показалось нам удивительно легким. Пульс его был сильно учащен, лоб горел. В полубессознательном состоянии он схватил мою руку и очень быстро прошептал: «Пусть он уйдет! Пусть он уйдет!»

Я дал ему успокоительного, и вскоре он заснул. Вернувшись в гостиную, я нашел Лилиан в слезах; она поведала мне окончание этого странного сеанса. Потребовались усилия четырех человек, для того чтобы manu militari [9]выставить Бореля. Отбиваясь изо всех сил, он осыпал окружающих проклятиями: «Самозванцы! Вы — банда самозванцев!» Лилиан очень боялась, что о скандале может узнать отец, тем более что Уилкинсон грозился подать жалобу на оскорбление действием личности Джеймса. Правда, несколько минут, проведенные наедине с Дюмарсеем, чудесным образом успокоили его гнев. Что же до самого медиума, то он столь же чудесным образом вновь обрел свой первобытный облик и, кажется, пообещал при первом же удобном случае «переломать кости» французу.

А потом начался дождь. Мы, Хогг, Байат и я, нырнули в проезжавший фиакр.

—  Что вы обо всем этом думаете, господа?

Байат усмехнулся, набивая трубку:

— Спектакль!

— А почерк-то был Диккенса, — заметил Хогг, — у меня много писем, написанных его рукой.