Господин Дик, или Десятая книга

Крук называл нас «мои юные друзья», надеясь, вероятно, обмануть нас этим притяжательным местоимением множественного числа. Его кольцо все чаще и чаще доходило до дна бутылки, лагавулен лился рекой, но все было напрасно. Даже опьянение не могло объединить нас в тот согласный дуэт, о котором он мечтал.

И как-то, когда я был у него один, он наконец мужественно взял тему за рога:

– Я вот все спрашиваю себя: если вы и ваш друг Манжматен…

– «Тетушку Хулию и писаку» куда ставить, на «В» или на «Л»?

– На «В»… Так вот, я спрашиваю себя, не следует ли вам встречаться чуточку реже…

И он взглянул на меня краем глаза, продолжая обшаркивать пыльной метелочкой стопку книг. Взлетавшая пыль клубилась облаком и затем медленно оседала на соседнюю стопку.

– Это странно, – продолжал он. – Когда вы вместе, ваши достоинства взаимно уничтожаются, ваши таланты вступают в противоречие…

– Смотрите! После Вайяна идет сразу Валлес…

Моя уловка сработала; я уже прибегал к ее помощи, чтобы уклониться от неприятных вопросов, касавшихся моей семьи. Крук сердито заворчал и немедленно потерял нить своих рассуждений.

– Я, кажется, уже говорил вам, молодой человек… Никаких Валери у меня – это принцип! No balls enough! У него нет тех яиц… нет тех яиц, чтобы быть романистом… Но нет и тех яиц, чтобы быть настоящим поэтом или настоящим философом… А тогда – это по-французски! – становятся «эстетами», «мыслителями».

В этот не самый удачный момент в лавку зашел какой-то маленький человечек в плаще. Небрежный взгляд, вскользь брошенный на книги, выдал праздношатающегося. Крук почти не обратил на него внимания.

– Они предпочитают милые работки настоящему творению… Ах, – воскликнул он с гримасой отвращения, – эта французская интеллигентность, тонкость, элегантностъ!.. Дорого же вам обходятся все эти побрякушки! Ваши самые великие авторы неотесанны, мужланы… но на каждого Рабле, на каждого Бальзака – сколько профессоров хороших манер! А сколько на каждого Селина… – До него вдруг дошло, что его «купили», и он прикусил язык. Лицо его побледнело, он печально смотрел на меня. – Но в конечном счете вы – прекрасная пара: один упрям, как осел, а другой все на свете презирает…

Тем временем маленький человечек, задетый нашим невниманием, предстал перед нами.

– Ваши книги, они у вас как расставлены?

Поскольку Крук уже не разжимал рта, разъяснения я взял на себя:

– В алфавитном порядке.

– А… понятно… но… – он с хитроватым видом наморщил лоб, – в алфавитном порядке чего!

На сей раз Крук меня опередил:

– В алфавитном порядке марок автомобилей!

Клиент вылупил глаза.

– Да, – продолжал Крук, – Камю, например, разбился в «веге», следовательно, я ставлю его на «В»… – Говоря, Крук смотрел на меня, и его голос дрожал от гнева. – Напротив, Сартр всю жизнь хранил верность «ситроену», значит, его место – на «С».

– А… да, – проговорил сбитый с толку клиент. – Это изобретательно…

– Вот именно.

В этот момент солидная дама, украшенная перманентом, постучала в витрину ручкой зонтика, и клиент исчез, напоследок окинув лавку подозрительным взглядом.

После длительного молчания Крук вздохнул.

– Вы не расположены к дискуссии, молодой человек… Ну что ж, тогда выпьем…

– Но я сегодня ничего не купил!

– Так и что? Традиции создают для того, чтобы их нарушать.

В тот вечер мы много выпили. У лагавулена был горький привкус.

– А знаете, Крук, это забавно, но когда я, будучи несколько моложе, увидел вас вот таким – гигантского роста, стоящим на фоне огромного окна, с этим вашим перстнем и бутылкой в руке… у меня было такое впечатление, что я присутствую на какой-то… мессе, что ли… А вы еще совершаете этот ваш маленький ритуал… стаканы, эта «магическая формула», мне казалось, что вы похожи на какого-то священнослужителя.

– Это нормально, – спокойно отозвался Крук. – Я и есть священнослужитель.

Кольцо прочертило очередную прецизионную метку на сантиметр ниже предыдущей.

– Вы шутите?

– Вовсе нет. Я священник. Настоящий священник Римско-католической церкви… а вот мой приход.

Он засунул два пальца за националистический плакат – слева внизу, возле кнопки, – и протянул мне маленькую черно-белую заскорузлую фотографию: крохотная, прилепившаяся к прибрежным скалам церковь в окружении могил.

– Тобермори на острове Айлей, в нескольких километрах от Лагавулена.

– Это колоссально…

– Рай… синекура… Пять винокуренных заводов. Они могли бы залить все мелкие glens,[16] разбросанные среди торфяников острова… Там везде – виски… Меня послали туда после семинарии, и я провел там три года. Я трудился не покладая рук; люди, кажется, были довольны моей работой. Мессы, крещения, венчания, похороны, катехизис не оставляли мне ни одной минуты для себя. В общем-то счастье.

Он вдруг забрал у меня фотографию.