Господин Ганджубас

После моего осуждения Бронис представил ходатайство о снижении срока заключения. Это делается всегда, чтобы судья мог, поразмыслив, изменить приговор. Ходатайство подается до истечения ста двадцати дней после признания подсудимого виновным, и судья волен рассматривать просьбу сколь угодно долго. В моем случае судье Пэйну потребовалось четыре года. Пока решение не принято, к ходатайству присовокупляются дополнительные материалы. Мы передали судье множество писем от людей, обеспокоенных душевным здоровьем моих детей и несправедливым обращением со мной. Каким-то образом Бронису удалось добиться, чтобы дело слушалось на открытом судебном заседании, и чтобы помимо всего прочего получили оценку злонамеренные действия агентов DEA. Поводом ходатайства послужило то, что наказание оказалось более суровым, чем того хотел судья.

В первый раз за четыре года я покинул пределы Терре-Хот. После недельной остановки в Эль-Рено меня, в наручниках и кандалах, доставили на самолете в Исправительный центр Большого Майами. Там, правда, я, как склонный к побегу, был засунут в карцер. Слушание состоялось в Уэст-Палм-Бич. Ловато прилетел туда, дабы убедиться, что судья получил его сообщение. Верный Джулиан Пето прибыл выступить в мою защиту. На свидетельское место поднялся Ловато. Он хромал, явно мучаясь болью в колене. Мне стало его жаль. Уж не сходил ли я с ума? Ловато дал показания, и Бронис его уничтожил. Тогда Ловато заявил, Джуди и дети не испытывают недостатка в деньгах, как ему сообщили, Джуди до сих пор носит «Роллекс». Эти часы были моим подарком ко второй годовщине свадьбы. Судья Пэйн не вынес постановления, сказав, что известит нас о своем решении. Меня отвезли в окружную тюрьму Уэст-Палм-Бич, и следующие пять недель я провел среди чернокожих, под звуки рэпа и хип-хопа. Почти как дома. За сим последовала неделя в карцере, в Майами, Эль-Рено и опять Терре-Хот. Моего хорошего друга Шарло Фьоккони перевели в другую тюрьму. Я очень сильно по нему скучал. Спустя месяц мне сообщили три постановления судьи Пэйна: срок моего тюремного заключения сокращен на пять лет, с двадцати пяти до двадцати лет; я подлежу немедленному переводу в Великобританию; если же какая-либо правительственная организация этому воспрепятствует, меня должны заключить в тюрьму общего режима. Я не усмотрел здесь большой победы: ну скинули несколько лет. Однако все выглядело так, как будто я скоро покину Соединенные Штаты.

Сокращение срока означало, что через несколько месяцев будет решаться вопрос о моем досрочном освобождении. Я не имел причин полагать, будто что-то изменилось в отношении властей к крупным наркоконтрабандистам и видам последних на досрочное освобождение, но мои заявления приняли и в конце января 1995 года пригласили на слушание об условно-досрочном освобождении. Со мной пришел Уэбстер и заявил инспектору по досрочному освобождению, что лучше меня преподавателей он не видел и что я, несомненно, исправился. Я ожидал увидеть Ловато, но его не было. Я ожидал услышать прежний бред о моей наркоимперии. Вместо этого мне сказали: «Пожалуйста, мистер Маркс, пока ничего не говорите своей семье, но мы собираемся рекомендовать членам региональной комиссии по условно-досрочному освобождению, чтобы вас освободили досрочно 25 марта. Право окончательного решения за ними. О том, что они решили, вы узнаете в течение трех недель. Слушание окончено».

Я пережил бурю эмоций. Мне предоставляли максимальное досрочное освобождение. Это было неслыханно. Вопреки совету я известил семью. Все рыдали. Не исключая меня.

Полагаю, что и Ловато тоже. Я так и не узнал, что случилось. Одно из двух: либо судья Пэйн переговорил с кем-то из Комиссии по условно-досрочному освобождению, либо Федеральное бюро тюрем не известило (намеренно или случайно) Ловато о слушании, поэтому он не смог предъявить официальные возражения. Я страшился того, что Ловато все узнает, доберется до региональной комиссии и вставит палки в колеса, но в День святого Валентина получил посланное небом подтверждение, что подлежу досрочному освобождению и депортации в Великобританию. Мне даже не пришлось бы выполнять условия досрочного освобождения: кто бы стал это контролировать? Но если бы требовалось каждый день мочиться в бутылочку и отправлять ее в ближайшее американское посольство, я бы и это делал.

Прямо на свободу из Терре-Хот не выходит никто. Оттуда отправляются на судебное разбирательство или в тюрьму менее строгого режима, вступая на долгий путь к тюремным воротам. Мне было грустно. Я чувствовал себя виновным перед теми, кто оставался в неволе. Большинству из них никогда не видать свободы.

— Говард, сделай кое-что для меня, — попросил Большой Джим Нолан. — Пришли европейских журналов с бабами, дерущимися, как кошки. Тогда я смогу дважды подрочить перед завтраком. Знаешь, теперь у «Беззаконников» есть филиал в Англии. Сходи туда и передай от меня привет. Когда-нибудь я приеду с ними повидаться.

— Если мы когда-нибудь сможем для тебя что-нибудь сделать, Говард, дай знать, — сказал Виктор Амусо, босс Вик.