Господин из Стамбула. Градоначальник

Когда через полчаса под оглушительные аплодисменты и крики публики опустился занавес и счастливая Раевская разнеженно кланялась у рампы, антрепренер Кузнецов с удивлением увидел, что ложа градоначальника была пуста. Движимый: страхом, антрепренер мелкой рысцой, насколько ему позволяло брюшко, пробежал из-за кулис к ложам. Осторожно просовывая сквозь портьеру стриженую голову, он оглядел ложу… В ней никого не было.

***

Утром, около девяти часов, в дверь номера, занимаемого антрепренером, постучали. Кузнецов в голубой пижаме и черных полосатых брюках сидел за чаем, обсуждая со своим администратором Смирновым странное неудовольствие градоначальника. Услыша стук, администратор открыл дверь. В дверях стоял урядник с двумя казаками.

Сердце Кузнецова екнуло. Сдерживая страх, он любезно спросил:

— Вы к кому это, братцы?

Урядник, напирая грудью на администратора, осведомился:

— Ты, что ли, будешь Кузнецов?

Администратор попятился и молча указал на антрепренера.

— Собирайся, — сумрачно сказал урядник.

Казаки встали с обеих сторон Кузнецова.

— К-куда?

К градоначальнику.

— П-позвольте одеться… Я совсем по-домашнему, — пытаясь улыбнуться, проговорил антрепренер, кидаясь к шкафу»

— Приказано в чем есть. Веди его, ребята, — скомандовал урядник и вышел за арестованным в коридор.

На пороге он оглянулся на застывшего в углу Смирнова и, погрозив ему кулаком, коротко сказал:

— Прокураты, мать вашу так!

До одиннадцати часов перепуганного Кузнецова держали в коридоре возле приемной Грекова, Десятки офицеров проходили по приемной мимо Кузнецова, лихорадочно перебиравшего в голове все свои вины и прегрешения. Но ничего преступного он так и не нашел за собой.

«Донос! Несомненно, донос! Но о чем?» — ломал голову недоумевающий антрепренер.

Наконец из дверей выглянул щеголеватый хорунжий.

— Это вы, господин Кузнецов?

— Так точно-с! — вскакивая с места, по-солдатски гаркнул антрепренер.

Конвойные Казаки ухмыльнулись.

— К градоначальнику! — коротко сказал адъютант.

Рядом с Грековым сидел смуглый, черноусый полковник, в Черкеске, с кинжалом и с золочеными газырями на груди. Кузнецов еще издали поклонился обоим, на сидевшие и не подумали отвечать ему.

Греков пожевал сухими губами, ладонью провел по усам и неожиданно спросил:

— Крещеный?

— Так точно, ваше превосходительство, — закивал головой Кузнецов.

— Не ври, не превосходительство, а полковник. Покажи крест.

Антрепренер судорожно расстегнул пижаму, отдернул рубашку. Увы, креста не было. Он перевел на Грекова умоляющие, испуганные глаза.

— Видит бог, был… был-с крестик. Это я его вчера, наверное, раздеваясь, на столике оставил.

— Опять брехня. Русский, православный человек не может оставаться без креста ни минутки. Не так ли, Казбулат-Мисостович?

— Совар-шэнно вэрно! — с сильным акцентом подтвердил войсковой старшина и похлопал пальцем по кобуре нагана.

— Стихи наизусть знаешь? — неожиданно спросил Греков.

— Какие… стихи? — опешил антрепренер.

— «Какие»? — поджимая губы, передразнил Греков. — Всякие!

— Так точно, знаю.

— А ну, прочти, — приказал Греков.

Кузнецов растерянно задрал голову и стал нараспев читать первые пришедшие в голову стихи:

Скажи мне, ветка Палестины…

При слове «Палестины» градоначальник поднял голову и подозрительно вгляделся в антрепренера.

Где ты росла, где ты цвела,

Каких холмов, какой долины…

— Хватит! — остановил его Греков. — Чьи стихи?

— Михаила Юрьевича Лермонтова, — почтительно доложил Кузнецов.

— Плохой поэт… Против царей писал и всего-то дослужился до поручика, — оказал Греков и продекламировал, размахивая пальцем перед носом обомлевшего антрепренера:

О воин, службою живущий,

Читай устав на сон грядущий

И паки, ото сна восстав,

Читай усиленно устав…

— Вот это стихи! Наш казначей, сотник Перисада, в пьяном виде сочинил… «Верую» знаете? — переходя на «вы», спросил градоначальник.

— Так точно, знаю… и «Богородицу», и «Отче наш», и молитву перед учением знаю… — припоминая забытые еще с детства молитвы, оказал Кузнецов.

— Из жидов? — осведомился Греков.

— Никак нет. Сын купца второй гильдии города Тамбова, Сергей Андронович Кузнецов.

— А почему в таком случае, малоуважаемый и полупочтенный Сергей Андронович, вы осмеливаетесь в столице Всевеликого Донского православного казачьего войска ставить отвратительную большевистскую оперу? — поднимаясь с места и перегибаясь через стол, спросил Греков.

— Как-кую оперу? — растерялся антрепренер. Он мог допустить все, что угодно, но такое обвинение… — Головою отвечаю за свой репертуар, господин полковник, оперы все старые, императорских театров… В присутствии высочайших особ ставились! Поклеп это, просто наврали вам на меня, — осмелев, заговорил Кузнецов. — Посудите сами, — «Евгений Онегин», «Лакме», «Риголетто», «Пиковая дама»…

— А вчера что изволили ставить, Сергей Андронович? — елейно прошептал Греков.

— Оперу «Кармен» господина Бизе. Одна из наиболее популярных во всем мире опер.