Господин из Стамбула. Градоначальник

— Не мне, Софи, а институту… Дело в том, что мои девочки… Да, кстати, entre nous ma chere[14]. какие все-таки в большинстве они дикарки… ни понятия, ни такта, ни шарма… Я уж и не говорю о французском языке и манерах… А помнишь, в наше время…

И дамы, уже стоя, еще минут пятнадцать продолжали вспоминать, как у них было в Смольном, какие прекрасные манеры, какое исключительное умение держать себя на балах и в обществе прививали там. Поохав и посетовав, они снова присели на диван, и княгиня продолжала:

— Я хочу в четверг отправить в театр пепиньерок и старшие классы. Конечно, я могла бы послать их в экипажах, но девочки так мало бывают в городе, а им необходим воздух, движение…

— Конечно, конечно, моя дорогая, — охотно согласилась атаманша, силясь понять, о чем ее станет просить Оболенская.

— Но эта хорошая затея может оказаться неосуществимой, и только потому, что в городе, говорят, развелось много хулиганов, апашей… в типично хамском современном стиле…

— О да, о да! — закивала головой Краснова. — Я знаю, но власть борется с этим.

— Говорят, были случаи, когда они приставали к воспитанницам, обливали их словесной грязью, бранились. Ты понимаешь, Софи, о чем я говорю?.. Как было прежде, меня не касается, но сейчас я хочу оградить моих девочек от подобной мерзости!..

— Ну конечно! — согласилась атаманша.

— И я хотела попросить тебя распорядиться дать мне наряд полиции, который проводил бы, ну, конечно, не за спиной, а в некотором отдалении от барышень, довел бы их до театра, дождался окончания спектакля, а затем проводил бы обратно в институт…

— Чудесная мысль! Совершенно правильная, именно так это и следует сделать, — одобрила Краснова. — Умница ты, Мариша, сразу видно в тебе старую смолянку, не то что эта сухопарая Кантакузен.

Дамы расцеловались.

— Значит, я могу быть спокойна? Ты не забудешь моей просьбы? — спросила Оболенская.

— Ну что ты! Я даже сделаю лучше. Об этом я поговорю не с Пьером, а с Грековым. Ты слышала, наверно, об этом чудаке? — осведомилась Краснова.

— Ах, да, чуточку, но самое хорошее и забавное. Расскажи мне об этом боевом рубаке, — попросила княгиня.

И дамы снова сели у столика с кофе, и разговор их продолжился.

— Забавный, но чистый, типично русский, староказацкой складки человек. Прямой, решительный, верный… притом любит нас с Петром бесконечно! Голову отдаст за своего атамана!.. А как его боится ростовский обыватель… Если бы не Греков, они давно бы подняли здесь бунты и восстания, но он держит их в кулаке, — атаманша сжала в кулак свою ручку. — И какой неподкупный! Ты представляешь, почти голодный всегда. К нам когда приедет, так только и поест как следует. Я всегда стараюсь накормить его побольше… И старик хоть стесняется, но ест всегда охотно. Сразу видно, что голодный…

— Mon Deiu[15]. Есть же еще порядочные люди, — с восторженным удивлением проговорила Оболенская.

— Сохранились! Дома, говорят, на железной койке спит, шинелью покрывается. А ведь большевики ему тридцать миллионов золотом предлагали, чтобы он Ростов им сдал и не помешал восстание устроить.

— Святой человек, — перекрестилась княгиня. — Вот они, такие люди, и спасут Россию. Знаешь что, Софи, я сама поеду познакомиться с ним.

— Зачем это делать, Мари? Я позвоню старику и попрошу дать полицейских.

— Нет, нет, дорогая. Я просто с благоговением приеду к нему… Я хочу познакомиться с обломкам прошлого, ведь это же кусок старой России… Нет, дорогая, не лишай меня этого удовольствия. Я завтра же отправлюсь к нему, а ты лишь предупреди его, этого святого старика, о моем визите.

— Хорошо, Мариша. Ты просто будешь очарована им и его приемом.

И дамы, в последний раз расцеловавшись, расстались на этот раз уже на самом деле.

***

«Хорош гусь, граф, столичная штучка, а в веселом доме заработал себе по морде, — возвращаясь назад, подумал Греков. — Во всяком случае, эти безобразия надо прекратить».

— Ну как, получили донесение? — входя в кабинет, спросил он адъютанта.

— Так точно. Войсковой старшина Икаев лично доложит о происшедшем… Он у вас в кабинете, — предупредительно открывая дверь, сказал сотник.

Икаев, держа в руках потухшую папиросу, с увлечением читал какую-то книгу. Увидя входящего градоначальника, он поднялся.

— Привет, дорогой Казбулат Мисостовнч! Как провели ночку, какие новости? — усаживаясь в кресло, спросил Греков.

— Все спокойно, уважаемый Митрофан Петрович.

— А я вот считаю, что не все спокойно. У нас в градоначальстве почтенных лиц по мордасам бьют… Где уж тут до покоя!

— Слышал, слышал, Митрофан Петрович. Вы это про графа Татищева говорите?

— Про него самого, — мотнул головой Греков.

— Ну какой же он «почтенный»! Почтенные лица по веселым домам не шляются… Жаль только, что мало наложили.

— Что вы такое, помилуй бог, говорите! Граф, аристократ, принят в высшем обществе…

— Все это было, а теперь он беженец, никчемное существо, альфонс и лодырь… И если бы не атаман, который знал его еще по Петербургу, и не его графский титул, он бы по пивнушкам побирался да за рюмку водки французские шансонетки пел.