Градоначальник судорожно проглотил слюну и, набираясь храбрости, вдруг воскликнул тонким, срывающимся голосом:
— Войсковой старшина Икаев! Господин офицер войск Германской империи прибыл ко мне от майора фон Бенкенгаузена с просьбой…
— С требованием, — холодно поправил его ротмистр.
— …да, с требованием арестовать вас… — и, уже пугаясь, Греков жалобно договорил: — Казбулат Мисостович.
— Да? За этим, значит, к вам пожаловал этот доблестный офицер? — спокойно, как бы нехотя переспросил Икаев. — А по каким таким обстоятельствам, желал бы я знать…
— По подозрению… по подозрению… в… в…
— Не по подозрению, а по обвинению в злодейском убийстве солдата великой императорской армии и еще одного немца, подданного Германской империи. Сдайте ваше оружие мне и следуйте за этим солдатом! — вставая с кресла, гневно выкрикнул ротмистр:
Икаев молча сунул окурок в пепельницу и, улыбаясь, покачал головой.
— Плохо, ротмистр, плохо вы подготовились к роли, если взяли с собою для ареста только одного солдата. Вы этим глубоко обижаете меня. Я на фронте один гонял десяток немцев, а тут, в тылу, в городе, вы решили, что я сдамся одному вашему солдату, хотя бы он и был такой верзила, как этот дурак. Знаете что, пошлите-ка за взводом, а то меньшему числу доблестных немецких солдат войсковой старшина Икаев сдаваться не намерен. — И, закурив вторую папиросу, он снова пустил колечко дыма прямо в лицо побледневшему от негодования Мантейфелю.
— Довольно шуток! Хватит этого балагана! Немецкий военный суд расстреляет вас, как бандита, за преступление против германской императорской армии.
— Какой армии? — словно не расслышав, переспросил Икаев. — Императорской? Кстати сказать, ротмистр, такой армии не существует.
Мантейфель поднял брови, всматриваясь в холодные глаза Икаева.
— Да, да! Так точно! Нечего пялить на меня свои рыбьи глаза, господин Мантейфель. Нет ее, этой самой «императорской армии», как нет уже и самого вашего им-пе-ратора. Тю-тю!! Бежал ваш кайзер… И империи тоже нет, рассыпалась. Республика у вас, вроде нашей, а вашего брата сейчас в Берлине рабочие и солдаты так же лупцуют, как лупцовали нас в семнадцатом году. Достукались, мать вашу!.. — И, встав на ноги, Икаев выбросил к самому носу откинувшегося назад ротмистра смятую радиограмму.
Солдат, не понимая русского языка, видя побледневшее лицо своего офицера, недоумевающе смотрел на него.
— Да все равно, не будь даже у вас революции… Вы что, думали, что Казбулат Икаев так легко и просто дастся вам в руки? Плохо вы меня знаете, голубчик! Э-эй, локонта![16]
Фа-дэс![17] Фа-дэс! — вдруг гортанно взвизгнул он.Дверь разлетелась на обе створки, и трое горцев с маузерами в руках ворвались в кабинет градоначальника. Греков спрятался за шкаф.
— Видали! А еще десяток сидят во дворе на конях. Ну что, будете вы читать? — крикнул он, глядя в белое как полотно лицо ротмистра.
Ротмистр молчал.
Тогда Икаев развернул бумагу, медленно и внятно прочел: — «Сегодня, девятого ноября, в Берлине вспыхнула революция. Солдаты, рабочие и население громят полицейские участки. Полки солдат, выкинув красные знамена, бросив фронт, уходят на помощь восставшим. Другая часть армии без боя сдается англо-французам или уходит в глубь страны. Кайзер Вильгельм бежал в Голландию. Генерал Гинденбург обратился к союзникам с просьбою о мире…»
Ну как, хорошо? Вы думали, что это только у нас, в России, так будет, а у вас тишь да гладь? А большевики-то умнее вас оказались. А вот, кстати, и большевистское радио, мы его перехватили, слушайте и наслаждайтесь.
Икаев вынул из кармана другую телеграмму.
— «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! В Германии социальная революция. Восставшие вместе с солдатами и матросами, создав Советы солдатских и рабочих депутатов, наступают на Берлин. Фронт дрогнул и распался. По всей стране вспыхнула гражданская война. Кайзер со своей семьей бежал на автомобиле в Голландию. Власть в стране перешла в руки социалистов с Эбертом во главе».
Ну-с? Каково? — И, повернувшись к ошарашенному градоначальнику, выглядывавшему из-за шкафа, Икаев сказал: — Митрофан Петрович, пока об этой телеграмме никому! Я задержал на радиостанции ее опубликование по Ростову. Немцы и атаман уже знают о ней, но, конечно, будут возможно дольше молчать. Вы понимаете, что будет, когда народ узнает о развале, — он иронически подчеркнул, — несокрушимой императорской армии!.. Ауфвидерзеен, герр барон, — раскланявшись с Мантейфелем, издевательски закончил Икаев.
После его ухода наступило молчание. Наконец Греков участливо сказал:
— А может быть, это враки? А, господин ротмистр? Может, это сам Икаев сочинил?
Мантейфель долго молчал, потом поднял голову и проговорил глухим, упавшим голосом:
— К сожалению, это верно. После развала Болгарии и краха австрийцев мы ежедневно страшились и ждали этой роковой катастрофы.
Ночью он застрелился у себя в гостинице.
***