Господин К. на воле

В конце концов он решился пройтись по коридору, мимо камер. Он пошел крадучись, боясь, как бы звук шагов не выдал его присутствия и не стал бы подстрекательством для арестантов. Он проходил дверь за дверью, и его неудержимо влекло к камере под номером 50, к его кровной камере. Он остановился у двери, которая столько времени была его дверью. Он смотрел на нее и не узнавал. Смотрел, и хоть бы что дрогнуло в нем, хоть бы что шевельнулось. Все потому, вероятно, что не с этой стороны он привык смотреть на нее.

«А что, интересно, делает этот, внутри?» — спросил сам себя Козеф Й., не осознавая, кого он назвал этим, нового обитателя камеры, или он назвал так самого себя. У него было некоторым образом ощущение, если не убеждение, что в этой камере не мог обретаться никто другой, кроме как субъект по имени Козеф Й., единственный законный насельник этой камеры. И тот, внутри, не мог быть никем, кроме как его заменщиком, неким другим Козефом Й., кем-то, кто просто дублировал его жизнь.

«Я могу поднять ставню у окошечка», — сказал себе Козеф Й.

Но он этого не сделал. Тот факт, что он обладал властью поднять ставню, был настолько захватывающим, что собственно действие, поднятие ставни, уже теряло свое значение. Он мог бы, если бы захотел, поднять ставни на всех окошечках. Он мог бы, если бы захотел, даже открыть двери всех камер. Он мог бы освободить заключенных! О боже, сколько власти свалилось на него ни с того ни с сего! Но почему эти двое охранников наделили его такой властью? Почему они его не боялись? Как так получилось, что они вдруг доверились ему, заключенному с трехдневным всего стажем свободы?

Козеф Й. почувствовал некоторое унижение оттого, что Франц Хосс с Фабиусом, по умолчанию, считают его своим.

«А теперь что мне делать?» — снова подумал Козеф Й., совершенно упав духом.

Минут десять он прохаживался из конца в конец коридора. Постепенно его перестало беспокоить, слышны ли его шаги. Он шел нормально, ступая на всю подошву, и даже слушал стук своих башмаков по цементным плитам.

«Интересно, они знают, что это мои шаги?» — думал Козеф Й.

Интересно, заключенные подозревали, что вместо прежних двоих охранников теперь за этажом надзирает кто-то другой, кто-то, кто не так давно сам был арестантом? Козеф Й. принялся считать свои шаги. От одного края коридора до другого он насчитал ровно 123 шага. На уровне 97-го шага находилась камера под номером 50. Каждый раз, проходя мимо нее, Козеф Й. не мог удержаться и приостанавливался.

«Интересно, этот слышит меня?» — спрашивал себя Козеф Й.

«Интересно, он боится меня, когда я останавливаюсь у него под дверью?» — допытывался у себя Козеф Й.

Ему начинала нравиться эта игра в шаги, и через некоторое время он стал стараться, чтобы стук шагов по цементным плитам звучал тверже, сильнее.

«Как они все притихли», — сказал себе Козеф Й.

В какой-то момент он остановился у камеры под номером 50 и простоял неподвижно минут пять.

«Интересно, он знает, что я здесь?» — спросил себя Козеф Й.

Нельзя было не знать этому человеку, что у его камеры, неподвижно и уже не одну минуту, кто-то стоит. Козеф Й. представил себе заключенного, который в страхе съежился на краешке койки и ждет, силясь понять, зачем шаги остановились у его камеры. Именно у его камеры! Интересно, он боялся наружного человека? Боялся, бесспорно. Он боялся его, Козефа Й., как боятся неизвестности, от которой не знаешь, чего ждать. Может быть, душа у него ушла в пятки. Может быть, он спрятал лицо в ладони и ждал чего-то очень плохого. Может быть, загривок дрожал у него от напряжения.

Козеф Й. вдруг рывком поднял ставню на окошечке — посмотреть, так ли обстоят дела.

Козеф Й. не ошибся. Человек внутри сидел, скорчась на краешке койки, слегка наклонясь вперед.

«Вроде его рвет», — промелькнуло в голове у Козефа Й.

Человек был форменным образом перепуган. Он обхватил голову руками и дрожал всем телом. На миг он повернул голову, и их взгляды встретились. Лицо человека было искажено страхом, оно приобрело синеватый оттенок и все его складки чудовищно углубились.

«Это сделал я», — подумал Козеф Й. Он не знал, что тут уместно — гордость или отчаянный стыд за то, что он вызвал, всего лишь игрой в шаги, такой страх на лице человека.

«Я могу это сделать со всеми», — подумал Козеф Й.

Да, он мог останавливаться перед каждой камерой, стоять по минутке-другой, ровно столько, чтобы вогнать в мучительную панику тех, кто сидел внутри. Он мог бы, а те, что внутри, никогда не догадались бы, что это — только игра.

«Так они делали и мне», — думал Козеф Й.

«Так и они играли», — думал Козеф Й.

«Скотство», — заключил он, закрывая ставню и отступая к тому краю коридора, где был лифт, чтобы посмотреть в окно.