Господин Малоссен

За дверью была пустота. Или небытие. Дверь открыта, и за ней – ничего. Ни кровати, ни комода, ни стен, ни потолка, ни балок, ни пола, ни углов, вообще никакого объема, ни даже плоскости. Ничего. Белая муть. Она замахала руками, прислонилась спиной к закрывшейся за ней двери, которая в свою очередь тоже исчезла. Потеря равновесия, сердце – в пятки, совсем как в кромешной тьме гротов. Она сползла по стене, села на корточки. Все стало каким-то тяжелым и вялым у нее внутри, как будто, открыв эту дверь, она опустошила себя, но это была насыщенная, ватная пустота, удушливое небытие. Ей стало тяжело дышать, сердце выпрыгивало из груди.

Оправившись от удивления, она наконец разглядела его. Где-то в этом бесплотном пространстве, в том месте, где, по ее предположениям, должен был быть левый верхний угол его комнаты. Она увидела лицо Барнабе. Одно лицо. Как будто вырезанное бритвой и наклеенное на белый лист. Лицо с закрытыми веками. Без тела. Она охотно отвела бы глаза, но взгляд искал точку опоры в окружающей белизне, возвращаясь к этой висящей маске. Первое, о чем она подумала, это о хрупкости Барнабе. Какое оно маленькое, это одинокое лицо! И какое круглое! Нереальное! Но тленное, однако!

Потом, как по волшебству, перед лицом появилась открытая книга. Но пальцев, которые бы ее держали, не было. Книга, которая очень их увлекала в то время: «Бар-Набут» Валери Ларбо. И тут Жюли услышала, как голос Барнабе – тонкий голосок, без тела – читает стихи, которые оба они знали наизусть. Лицо читало с закрытыми глазами. Но Жюли отчетливо видела, как за этими белыми веками глаза Барнабе бегают по стихотворным строкам из «Бар-Набута»:

Скажите Стыдобе, что я безумно в нее влюблен;

Хочу упасть в перины мягкие бесчестья;

Хочу творить все то, что мне запрещено;

Хочу пресытиться смешным и жалким;

Хочу прослыть гнуснейшим из людей.

Потом вдруг раздался сухой треск короткого замыкания, и вся комната вновь проступила на поверхности, в резком запахе жженого провода и оплавившейся меди: окно, кровать, комод, затянутые белыми полотнищами. Там, наверху, в левом углу, круглое лицо таращило глаза: «Черт! черт! черт! черт!» В последовавшем стрекотании петард стало проявляться тело Барнабе – по частям. Ступни, ноги, кисти рук, локти, плечи, разоблачаясь, подступали к лицу в праздничной иллюминации мексиканской ярмарки. Мириады крохотных прожекторов взрывались одни за другими, снизу вверх, по запутанной сети. И наконец, Барнабе появился весь целиком, лунный Пьеро, висящий под потолком, весь белый в своей белой комнате: длинная ночная рубашка, стянутая у Лизль, кисти и ступни в белых носках, отчего они становились похожи на кроличьи лапы, ночной колпак, натянутый по самые уши, – белая летучая мышь в паутине из страховочных веревок – «Бар-Набут» Валери Ларбо болтается тут же, у него перед глазами, подвешенный на леске к потолку: «Черт, черт, черт, черт, даже минуты не продержалось!» Жюли уже заливается смехом, катаясь по полу и стуча ладонями по паркету, а разъяренный Барнабе запускает книгой ей в лицо.

– Несчастная! Вся жизнь твоя будет сплошным рисованным мультиком!

Бешенство и решимость. Валери Ларбо расплющивается о стену.

– Когда-нибудь у меня получится! Вот увидишь: у меня получится!

***

И у него получилось. От него остался теперь только голос. Жюли слушала труп в зеркальном ящике.

– Нет, Жюльетта, я не убивал ни отца, ни деда! Я не поджигал наш дом в Лоссансе. И я не начинял ваш грузовик уликами.

– Это был ты, Барнабе! Каждая взорванная комната – твоих рук дело! А то я не помню, как мы с тобой расширяли проходы в пещерах! Те же дозы взрывчатки, с теми же интервалами.

– Косвенное доказательство, Жюльетта. Это доказывает лишь, что у них в банде нашелся любитель-спелеолог, который хорошо знает свое дело.

На какое-то мгновение она почти ему поверила.

– Еще скажи, что тебя там не было.

– Да зачем мне все это делать?

– Ты там был?

– Из мести? Это первое, что пришло тебе в голову, да, Жюльетта? Месть? Барнабе прикончил старого Иова, потому что старый Иов отобрал у него папочку, так? И в отместку Барнабе расправился и с папочкой, и со всем домом заодно.

– Ты там был? Да или нет?

– Месть! Это первое, о чем вы все думаете. Но я не мщу за себя! Барнабу не мстит! Ты слышала о моей постановке «Гамлета» в Нью-Йорке?

– Отстань ты со своим «Гамлетом», Барнабе.

– Какой вышел скандал! Потому что, вместо того чтобы мстить, мой Гамлет хочет лишь одного: отменить этот мир убийц и обманщиков. Пусть они исчезнут, все эти лжецы! Ложь и притворство обращают нас в привидения. Король, королева, Полоний, даже Офелия, растворенные в общей лжи, не более реальны для Гамлета, чем призрак его отца. Зачем ему мстить за отца, такого же развращенного, как дядя? Зачем ему убивать дядю, такого же призрачного, как отец?

Жюли не оставалось ничего иного, как ждать. У Барнабе всегда была эта гамлетовская черта: склонность к монологам.