Господин Малоссен

В коридоре, где ты ждешь вынесения приговора, тебя охраняют два жандарма с деревянными лицами. Интересно, они тоже ждут? Считают секунды? Ты смотришь на них украдкой. На что надеется военный? Сержант надеется стать старшим сержантом, лейтенант – старшим лейтенантом. Простая армейская мудрость. Порции надежды, отмериваемые автоматическим распределителем карьеры. А на что надеется маршал Франции, проглотивший последнюю порцию? Маршал надеется попасть в Академию. Ибо только бессмертные академики свободны от пут надежды.

Сколько всяких глупых мыслей может набиться в голову за 271 секунду безумной надежды…

Глупых и бесполезных, если только задуматься, что происходит в это время в зале, где обсуждается решение суда.

Присяжные вернут мне мою свободу, вот все, на что я надеялся. Это хорошие люди, которых сбили с толку адвокаты, но председатель их образумит. Он-то на своем веку повидал настоящих преступников! Он сможет отличить виновного от Малоссена. Он ведь знает, что самые лучшие адвокаты, защищая вас или обвиняя, ратуют лишь за себя! Он, председатель суда, знает этих коммерсантов от адвокатуры! Он прекрасно знает, что никто не может быть виновным до такой степени ! Он серьезный человек, господин председатель, может быть, он и есть тот праведник…

Сидя на своей скамье, я с закрытыми глазами вручал весь капитал своей надежды председателю этого суда. Я даже не просил с него процентов. Пусть он только вернет мне свободу, ничего больше. Не так уж это и много! Кому она нужна, моя свобода? Пес-эпилептик, сторожащий семейку чокнутых, – вот и все богатство, что я прошу мне вернуть. К тому же попробуй узнай, во что эти поганцы превратят мою свободу, если меня долго продержат вдали от них. Стоило бы подумать о спокойствии общества. (Прошу прощения у Общества.) Этой стороной проблемы нельзя пренебрегать, господин председатель. Меня следует немедленно отправить в мои пенаты. Это лучшая услуга, какую вы можете оказать Обществу. Осуждать, осуждать, вечно осуждать, а кто о будущем побеспокоится, наконец? На что будет способна Верден, если она вырастет без меня? Вы не задавались подобным вопросом, господин председатель? А я – да! Вы видели, как Верден появилась на свет? А я видел! Нет, в тот год моя мать подарила нам не ребенка, а пороховую бочку! Атомную бомбу, которая грохнет под вашим же августейшим задом, если вы оставите ее без моего присмотра… Да выпустите же меня отсюда, черт бы вас всех побрал!

Что-то умоляло, сидя у меня в голове, умоляло и угрожало… угрожало и ныло: это не я, это не я… ну вы же прекрасно понимаете, что это не мог 6ыть я !

271 секунда…

Красная лампочка замигала над дверью.

– Рекорд побит, – сказал охранник, стоявший справа.

– Поздравляю, – отозвался тот, что слева.

– Идемте, – сказал правый.

– Пора платить по счетам, – добавил левый.

***

Как они все ждали моего появления в зале суда! Они глядят и не могут наглядеться на меня – убийцу. Начиная с моей обыкновенной вислоухой головы и заканчивая моей повинной головой под мечом приговора, считая все превращения моего котелка с каждым новым этапом судебного заседания, они, запасшись терпением, ждут, требуя лишь одного: голову убийцы! Они выискивают в ней отличия с той же ненасытностью, с какой ищут черты сходства в маленьком клубочке новорожденного.

Именно такое выражение я заметил на лицах присяжных, вновь оказавшись на своем месте: девять лиц, склонившихся над колыбелью моей чудовищности. Этот не наш. Мы не такие, как он. Эта зверушка не нашей породы… И бесчисленный взгляд из зала суда подтверждал это.

– Обвиняемый, встаньте.

Жандарм слева слегка подтолкнул меня локтем. Тот, что справа, подтолкнул взглядом.

Я встал.

– После совещания суд присяжных на первый пункт обвинения ответил «да»…

Мне понадобилось некоторое время, чтобы уяснить себе смысл трех вопросов, заданных судом моим присяжным заседателям, но, в конце концов, я все-таки понял:

Господа присяжные заседатели признают меня виновным во вменяемых мне в вину преступлениях?

– Да.

Совершил ли я их умышленно?

– Да.

Смягчающие обстоятельства?

– Никаких.

Вот на что они потратили двести семьдесят одну секунду моей надежды. По залу пронесся ропот, который тут же был пресечен стуком председательского молотка.

Последний акт.

Приговор!

– В соответствии с вышеизложенным суд приговаривает вас к пожизненному заключению и тридцати годам принудительных работ без права на пересмотр сроков наказания.

Взрыв всеобщей радости. Я никогда еще не доставлял такого удовольствия стольким людям сразу. Четырнадцатое Июля, ни больше ни меньше! Только салюта не хватает. Все обнимаются. Все, сколько их есть, радуются избавлению от зла. Аллилуйя!

Последняя картина, оставшаяся у меня в памяти от этого празднества, – лицо председателя, на которого я возлагал все свои надежды. Вытянувшись в мою сторону, не переставая яростно молотить по своей деревянной наковальне, он орал, стараясь перекричать поднявшийся гам: