Господин Малоссен

– Он объяснил, что это только первая часть намечающейся тетралогии, и я спросил, не расскажет ли он мне содержание трех других пьес… Бог мой, когда он затронул в своем рассказе клиническую смерть и тему трансплантации, когда он в общих чертах нарисовал портрет хирурга, к тому же презабавный, с «головой тупицы и пальцами феи» (это его слова), меня осенило! Я уже отчаялся найти пациента, оперируя которого, профессор Бертольд проявил все свое искусство, но благодаря вашему брату Жереми…

Я слушаю Сенклера… и говорю себе, что Жереми никогда не делает только одну глупость. Или, вернее, любую глупость Жереми по ее последствиям можно сравнить с атомным реактором. От одного расщепления к другому, цепная реакция. Ему мало того, что он всем дает имена, наш Жереми… он теперь освобождает энергию судьбы.

– Жереми вас ангажировал?

Это бы меня сильно удивило. Несмотря на небритые щеки и протертые джинсы, забияка с виду, этот Сенклер просто маменькин сыночек, холодный, как рыбье дерьмо. Его, пожалуй, и свет рампы бы не согрел.

– Нет, он счел, что я несколько… более сдержан, чем надо, полагаю…

(А я что говорил…)

– И потом, я не питаю большой страсти к театру.

(Тем лучше.)

– В данный момент, моя страсть – это вы, господин Малоссен.

Еще и уточнил: я, такой, каким воссоздал меня Бертолъд. В каком-то смысле – всего лишь ряд операций. Я и тот другой, внутренностями которого Бертольд меня начинил… тот другой во мне, который продлил мою жизнь… нашу общую жизнь… разделение нашего психического поля под моей трепанированной черепушкой.

– У меня к вам всего несколько вопросов.

Приехали… Господин Сенклер, главный редактор еженедельника «Болезнь», планирует выпустить номер, посвященный трансплантации и ее последствиям для психики. Его читателям необходимо мое личное свидетельство. «Жизненно необходимо, господин Малоссен…» О да, я понимаю.

– С кем вы разговаривали, только что?

И наконец до меня дошел его вопрос. Этот кретин вообразил, что мы играем в паре, Кремер и я, что мы регулярно проводим конференции, ведем счет нашим взаимным клеточкам и оцениваем свое обоюдное влияние… в целом, он беспокоится о нашем сосуществовании… о долговечности нашего организма…

– Вы, вероятно, с ним разговаривали, не так ли? В его глазах такая жажда подтверждения, что мне так и хочется подтвердить… Да, мой дорогой Сенклер, мы в самом деле все время советуемся друг с другом, мой донор и я… О! всякие мелочи… Джекилл и Хайд договариваются, кому стоять на стреме… знаете, семейная жизнь, у каждого свои привычки… приходится идти на уступки…

Но я сейчас совсем не настроен шутить.

Совсем.

Я поднимаюсь, торопясь уйти домой.

– Знаете, Сенклер, идите вы…

И удаляюсь.

Широким шагом

– …

– Какой вы убийца, господин Малоссен?

– …

– …

Останавливаюсь.

Возвращаюсь.

Семеня.

Сажусь на свое место.

Он улыбается.

– …

– …

– Часто вы прибиваете детей к дверям?

– …

– О, конечно, чисто символически… и все же… Могла бы прийти подобная мысль вам в голову до операции?

– …

– Зато такие развлечения, если верить профессору Бертольду, были как раз в духе вашего донора… не так ли? Весьма кровожадный убийца, этот Кремер, вы не находите?

– …

– В таком случае вполне закономерно возникает вопрос…

– …

Отлично. Он хочет поиграть в возвращение Франкенштейна. Подносит пиво к губам. Но взгляд внимательный, напряженный. Ну что ж, если он хочет поиграть в воскресшего убийцу…

Сыграем.

Мой кулак отчаливает, и так как он торопится прибыть к месту назначения, то разбирать, где там полпива, где лицо Сенклера, ему не досуг. Разбиты и стакан, и физиономия. Сенклер опрокидывается и падает, поскользнувшись на одной из лужиц. Оттолкнув стол подальше, я набрасываюсь на этого мерзавца и поднимаю его двумя руками за шиворот. Затем моя голова повторяет траекторию кулака. Мой стальной лоб, впилившись ему в нос, разбивает его в мясо, дребезжа низким гонгом. Моя левая рука не дает ему упасть, удерживая его, и в самом деле, с удвоенной силой (будет с чего начать свою статью и показания тоже: «Их было двое против меня, господин судья!»), а правая хлещет его по щекам, будто аплодируя артисту.

– Перестань, Бен, остановись, ты его убьешь! Им пришлось втроем вырывать его у моей Болезни.

Хадуш держал меня, пока Mo и Симон тащили его в «Кутубию».

– Да что случилось, Бен, черт тебя дери? Хадуш, мой названый брат… случилось то, что я вдруг почувствовал себя немного одиноким… мне тоже надо было выместить на ком-то тумаки, вечно сыпавшиеся на мою шкуру козла отпущения.

В баре старый Амар вытирает месиво из пива и крови, смутно напоминающее физиономию Сенклера.

Тот показывает на меня пальцем:

– Он меня ударил, вы видели? Все свидетели. Симон не согласен:

– Да, нет же, это я тебя ударил.

И кулак Симона, его кулачище, его голова и его оплеухи, проделывают ту же работу. Более тщательно.

И любезно повторяет:

– Вот, видишь… это я! Симон, меня зовут Симон-Араб, запомнишь?

Старому Амару приходится сменить полотенце для повторной отделки.

***

Дома Ясмина встречает меня, приложив палец к губам: «Молчок».

– Она спит, сынок…