Господин мертвец

— Ефрейтор Крамер… Кхм. Он выглядел сильно раздосадованным, когда выходил отсюда, господин унтер, — сказал он тактично, когда Дирк вопросительно взглянул на него.

— Он упрям. Но он сможет понять.

— Конечно, — Тоттлебен редко вступал в спор, в его покорности Дирку послышалась нотка вежливого сомнения.

— Думаете, сможете с ним сработаться, Тоттлебен?

— У меня нет оснований сомневаться в его квалификации, господин унтер. В полку о нем говорят, как об очень перспективном офицере. И у него солидный опыт.

— Я не об этом. Вы сможете работать с ним, вы и остальные командиры отделений? Учитывая его характер и нынешнее самочувствие?

— Думаю, да, господин унтер, — серьезно сказал Тоттлебен, — Мы ведь понимаем, что после назначения все нервничают. Это проходит, со временем.

— Насколько я помню, вы сами весьма быстро свыклись с новой ролью. Помню, как мейстер поднял вас под Ауденарде в семнадцатом году. Вы лежали в куче мертвецов, заколотый штыком. Кажется, была жаркая контр-атака, и вы в рукопашной вышибли французов из занятых траншей.

— Так и было, господин унтер. Но, если позволите, я был убит не штыком. Две пули — в живот и в печень.

— Простите, с кем-то спутал. Вы очень быстро пришли в себя после того, как мейстер поднял вас. Так, словно этого и ожидали. Оправились в полдня, а через две недели уже взяли под командование отделение.

— Всякий принимает это по-своему, — рассудительно произнес Тоттлебен, по тону Дирка поняв, что можно опустить «господин унтер», — Наверно, я и при жизни был порядочный флегматик.

— Вам легче было принять Госпожу из-за склада характера?

— Возможно. А может, оттого, что у меня на тот момент не было ни родителей, ни собственной семьи. Я слышал, это тоже оказывает влияние.

— Семейным тяжелее всего.

— Я так и думал.

— Вспомните хотя бы Шварцмана.

— Не помню солдата с такой фамилией, — осторожно сказал Тоттлебен.

— Наверно, он был во взводе до вашего назначения. Молодой такой, смешливый, из баварских саперов.

— Видимо, я его не застал.

— Он провел у нас совсем немного времени. Только погубил его не страх, вроде того, что съел Гюнтера. Его погубила женщина. Видите ли, этот Шварцман был обручен.

— Скверное начало для мертвеца.

— Главное — не рассказывать о подобном Крейцеру, у него это больная тема. Уходя на фронт, Шварцман обручился с девушкой из своего города. Ее имени даже не помню. И, знаете, даже рад тому. Иначе я бы вспоминал это имя время от времени, оно засело бы во мне, как осколок шрапнели. Иной раз наша память удивительно милосердна… Девушка обещала ждать его — кайзер в ту пору еще обещал, что война не продлится более года, и вскоре трусливые лягушатники и русские медведи побегут, на ходу теряя винтовки и сапоги. Но для Шварцмана война закончилась через три года. Дизентерия. Паскуднейший способ умереть, правда?

— Полагаю, что так, — вежливо согласился Тоттлебен. Он стоял перед Дирком, худощавый, терпеливый, ждущий окончания. В его манере слушать совершенно не угадывалось нетерпения, а ведь наверняка он уже слышал эту историю от кого-нибудь из ефрейторов или нижних чинов. Флегматик, истинный флегматик.

— Когда мейстер его поднял, тот тоже был сам не свой. Спокойнее Крамера, но что-то лихорадочное проглядывало в нем, что-то скверное… Он был обручен, а мы не знали об этом. В солдатских книжках такое не пишут, конечно. И он знал, что ему запрещено любым образом связываться с теми людьми, которых он любил при жизни. Безликая похоронка — последний привет мертвеца своим родным. Шварцман не выдержал. Он держался несколько недель — нас тогда как раз отвели на восток для переформирования и получения новобранцев — а потом каким-то образом написал своей невесте. Наверно, исхитрился передать через кого-то из земляков письмо. Я читал это письмо, оно несколько часов лежало потом у тоттмейстера Бергера на столе. Прежде, чем он сжег его в пепельнице. Простой грязный листок, прыгающие буквы. Все мы пишем одинаково. Но не всем мы пишем что-то подобное. Понимая, как будет убита горем его невеста, он написал ей, что поступил в Чумной Легион, а значит, домой не вернется. Просил забыть его и передавал слова любви, неуклюжие и напыщенные. Идиотская затея. Его родным было бы лучше, похорони они его с чистой совестью. Горе утраты, наверно, мучало бы их еще много лет, но оно в тысячу раз легче того, другого, ощущения.

— Конечно, господин унтер.