Господин мертвец. Том 1

– Да. Красивый городишко. Мы были там в сентябре. Запах свежескошенного сена похож на запах уставшей женщины в твоих объятьях. Тесные улочки, испуганное ржание лошадей, треск выстрелов вдалеке. Мы не успели даже окопаться. Французы налетели, как саранча, они собирались выбить нас с ходу и почти в этом преуспели. Половину наших батарей накрыло в первый же день. У французов были штейнмейстеры, не меньше взвода. Они обрушили на наши позиции каменное крошево, которое пробивало навылет бронированные щиты и мешки с песком, калечило лошадей, убивало обслугу, разрывало на части пехотинцев. Лучше любой шрапнели. Штейнмейстеры здорово понимают в таких вещах. Одному моему приятелю камень размером с горошину вошел в бедро, а вышел через затылок. А еще они умели размягчать землю, превращая ее в зыбучие пески, способные поглотить целый танк. Многие из нас погибли там, захлебнувшись в земле. По крайней мере, нам не пришлось их хоронить.

– Мне это знакомо, – мягко сказал Крамер. – Я был на Ипре. И в Ла-Лувьере. И в Генте. Это всегда выглядит одинаково. Всегда кажется, что ты попал на самое дно ада и небо вот-вот обрушится на голову.

– И вся храбрость, что была перед боем, высыпается из тебя, а вместо нее только россыпь золы да страх, наматывающий жилы на шипастое веретено. И хочется только прижаться лицом к земле, которая трясется как безумная, чувствовать ее щекой, губами, лбом и не видеть того, что происходит вокруг. Выпасть из реальности, выключить себя хоть на несколько минут.

– Все мы через это прошли…

– Но некоторые прошли еще дальше, – сказал Дирк, разглядывая игрушечную коробочку «Мариенвагена», видневшуюся далеко внизу. – А в Бре все оказалось еще более скверно, чем обычно. На второй день мы лишились остатков артиллерии и командира полка. Он пытался вернуть в строй хотя бы одно орудие, когда прицельно брошенный штейнмейстерами валун превратил его в слякоть и обрывки мундира. Нам на помощь пытались прийти аэропланы, но штейнмейстеры разнесли их в клочья многотонными каменными ядрами. На третий день из моего взвода, где я был ефрейтором, осталось двенадцать человек. Забавно, многих из них я помню, хотя Госпожа-Смерть, которой, как и самой жизни, чужда справедливость, разделила нас. Они мертвецы, обычные, уже давно сгнившие в земле, а я все еще топчу землю с другой стороны. Помню толстяка Бюлера, который любил сальные анекдоты и знал их великое множество. Его завалило остатками блиндажа, накрытого тяжелым «угольным ящиком», и мы его больше никогда не видели. Франц Безелер, который был учителем музыки и даже на фронте держал при себе скрипку, на которой тихонько поигрывал, когда думал, что его никто не слышит. Французская пуля пробила ему живот, и он умирал еще два дня, лежа в сырой яме, наполненной дождевой водой, и безразличным серым взглядом уставившись в небо. Аберт, еще один мой приятель, большой мастер по картам и, как ни странно, недурной знаток древнейшей истории. Кажется, тоже где-то преподавал… Зарублен в штыковой. Я видел, как французы подняли его на штыки, сразу двое или трое. И Аберт вознесся в небо, беспомощно вертя головой, раздираемый на части – чтоб через секунду упасть грязным неподвижным свертком и больше никогда не встать.

Крамер прикрыл глаза. То ли сам вспоминал схожие случаи из своего прошлого, то ли пытался хоть как-то оградиться от страшного рассказа. В другое время Дирк сам бы замолчал. Но не сейчас.

– Причудливо устроена память. Многих приятелей помню, а вот себя самого не помню. Странно, да. Совершенно не помню, что чувствовал и где в тот момент находился мой разум. Кто-то вместо меня вжимался в землю, ощущая злобный визг осколков над бруствером, кто-то кричал проклятья, слыша тоскливые, как собачий вой, стоны раненых. Кто-то швырял гранаты в наступающие грязно-зеленые цепи и клялся разорвать этих ублюдков зубами, если закончатся патроны.

Но патроны не закончились. Бре оказался важным стратегическим пунктом, сдавать его французам штаб отказался. Мы получили помощь. На шестой день, когда в строю из всего полка осталась неполная рота. Мы выстроились на смотр, и это было самое ужасное, даже хуже визга осколков и хлещущих в лицо камней. Мы увидели, как много пустого места осталось, и испугались. Это было словно увидеть пустое место под госпитальным одеялом там, где раньше были твои руки и ноги. Люди, которых мы знали, стали ничем. Не славой Германии, не вечной памятью, не райскими праведниками. Они просто исчезли без следа, растаяли, пропали.

Когда французов отогнали подальше, мы получили увольнительные. Остатки полка отвели в город. После недели боев от него остались лишь руины и засыпанные камнем улицы. Но мы были рады и тому. На последние деньги мы купили водки и еды – то, что смогли раздобыть. И еще женщин. В разрушенном городе все это дорого стоило. Но нас это не пугало. Мы знали, что уже завтра можем стать пустым местом, пропуском в серой шеренге или пробелом в телеграмме.