Господин мертвец. Том 2

– Кажется, у тебя остается слишком много времени для размышлений, Штерн.

– Да, недостатка времени я никогда не ощущал. Честно говоря, много времени у меня появилось только после смерти. До этого вечно был занят. До войны работал, думал о том, где взять денег и набить живот. Потом пришлось думать о другом: где разжиться куревом, как спрятаться от огня, у кого раздобыть целые сапоги. А потом я увидел свой пулемет со стороны. И связку дымящихся внутренностей на нем. Моих внутренностей. Мое чудо длилось три дня. Три дня Брюннер с помощниками раскладывали то, что от меня осталось на столах, подгоняли доспехи, готовили меня к переносу в новое тело. Три дня я думал об этом, глядя на то, как Брюннер, ругаясь под нос, выбрасывает в мешок те части, которые уже не пригодятся. Их оказалось так много…

– Двести! – крикнул Эшман.

– Траншейный философ. – Дирк покачал головой. Голова закачалась легко, как у китайского фарфорового болванчика. – Ты не думал о том, что отвратительные времена требуют отвратительного чуда? И таких же чудотворцев?

– Думал. И решил, что лучше пусть меня разорвет прямым попаданием трехдюймовки, чем я увижу то будущее, ради которого мы делали все эти чудеса.

– Живые заслуживают помощи, – твердо сказал Дирк.

Штальзарг подался вперед, наклонив свое бочкообразное звенящее тело. Так, чтобы черные провалы его маски оказались совсем близко к лицу Дирка. В них плавала пустота. Пустота, говорившая голосом Штерна, тягучая, как зловонное болото, страшная.

– В последнее время я все чаще думаю… – голос штальзарга заскрипел, неприятно царапая слуховые нервы, – может, не заслуживают?.. Может, люди, которые заставляют мертвецов биться вместо себя, недостойны этого маленького отвратительного чуда? Может, обрекать других на ад ради собственной шкуры – недостойно живого человека?

Из-под лицевой брони штальзарга распространялся запах разложения, такой сильный, что ощутил даже Дирк. Где-то там, под толстыми броневыми плитами, оставалось то, что когда-то звало себя Штерном. И от имени которого сейчас говорила темнота – ухмыляющаяся и непроглядная.

– Мало было полоумных фридхофистов во взводе, теперь мне проповедует штальзарг, – скривился Дирк. Нелепая проповедь мертвого стального великана заставила его забыть про Эшмана с перископом. – Значит, специальная религия для мертвецов?

– Иисус Христос тоже из нашего братства, господин унтер. А ведь и мы дети Господа. Только не те дети, которым он дает хлеб и вино, которым прощает грехи. Мы его нелюбимые отпрыски, господин унтер. Сироты, брошенные плыть по реке в корзинке. Но не уподобившиеся Моисею. Всего лишь мертвые плоды, выпавшие из ослабевших чресел. Выращенные и выкормленные Госпожой. Вы никогда об этом не думали?

– Если ты не перестанешь нести околесицу, я прикажу ефрейтору Кейзерлингу наказать тебя.

– Даже сейчас вы отвратительно вежливы и терпеливы, господин унтер. Вы принимаете свое наказание с таким стоическим героизмом, словно ожидаете за эту стойкость благодарности. Хотя сами понимаете все не хуже меня. Вы не герой войны. Вы даже не офицер. Вы всего лишь человеческий труп, который имел несчастье кому-то пригодиться. Как и я. Как все остальные здесь. Но что самое любопытное…

– Сто метров!..

– …вы сами приняли это наказание. Вы считаете то подобие жизни, которое у вас осталось, естественным, а наказание – заслуженным. Как будто действительно верите, что кого-то защищаете. Что кто-то будет вам за это благодарен. Как будто пытаетесь не замечать, что все мы, – скупым неестественным жестом штальзарг обвел траншеи, занятые мертвецами, – не более чем просроченные консервы, вышвырнутые на обочину жизни. Объедки, выброшенные с поднимающегося «Мистраля». Втоптанные в грязь гильзы…

– Кейзерлинг! – Дирк попытался найти взглядом командира первого отделения. – Кто-нибудь, вызовите ко мне Кейзерлинга! А вы, рядовой Штерн, навлечете на себя серьезное наказание, стоит вам произнести еще хоть слово. Направляйтесь в расположение своего отделения, доложитесь командиру и сообщите о том, что я налагаю на вас взыскание!

Дирк ожидал, что из непроглядной темноты, скрывавшейся за прорезями лица штальзарга, вырвется еще одно язвительное замечание, и даже подготовил подходящую отповедь, но Штерн покорно кивнул – Дирку показалось, что темнота ухмыльнулась, – повернулся и удалился прочь, задевая широченными плечами стены.

Вернувшись к наблюдению, он обнаружил, что Крамер, забыв про бинокль, улыбается. Улыбка была не его прежняя, сделалась тонкой и острой. Может, из-за того, что губы его после смерти стали тоньше и бледнее.

– Полоумный, – проворчал Дирк с неудовольствием. – Они все не в своем уме, эти штальзарги, но Штерн выделяется даже на их фоне. Иногда я удивляюсь, как мейстера угораздило принять его…

– Еще три дня назад эта речь могла бы меня смутить. – Крамер вновь взялся за «цейс». – Сейчас она меня лишь задела. Наверное, через пару лет я сам начну изъясняться схожим образом. У меня ведь будет еще пара лет?..