Всему свое время, и время всякой вещи
под небом:
Время рождаться, и время умирать;
Время насаждать, и время вырывать
посаженное;
Время убивать, и время врачевать;
Время разрушать, и время строить;
Время искать, и время терять;
Время войне, и время миру.
Несмотря на то что штаб оберста фон Мердера был укрыт и защищен со всей возможной тщательностью, ему тоже перепало от щедрот французских артиллеристов. Окрестности оказались перепаханы артиллерией среднего калибра, но кое-где зияли и отметины тяжелых гаубиц. Дирку нередко приходилось перебираться через завалы, образованные рухнувшими перекрытиями, а то и карабкаться по земляным холмам, возникшим в том месте, где близкое попадание снаряда разбило стену траншеи. Разрушения были повсюду, их отпечаток лежал на всем, что окружало Дирка.
Линия укреплений, разбитая стальным градом и занесенная землей, по-прежнему казалась огромным городом, но теперь это был совсем другой город – древний, давно заброшенный, занесенный землей, серые руины былого величия. И населен он был преимущественно мертвецами. Тела попадались часто – похоронные команды еще нескоро доберутся сюда, – на них Дирк старался не смотреть. То здесь, то там к земле прижимались незнакомые застывшие лица и тощие тела в обрывках полевой формы. Кому-то осколками мины снесло голову, кто-то истек кровью, сжавшись в крохотной норе, от иных и вовсе осталось слишком мало, чтобы определить причину смерти.
Сам штаб уцелел, но близкое попадание тяжелого фугаса перекосило прочную бетонную коробку, стряхнув с нее маскировочные сети и несколько деревянных перекрытий. Бронированная дверь болталась на петлях, свисая, как язык из мертвого окоченевшего рта. И часовых возле нее уже не было.
«Заходите, унтер Корф», – мысленное приглашение тоттмейстера Бергера по своей сути было приказом.
Дирк шагнул внутрь, в холодный и влажный полумрак. Здесь тоже многое переменилось. В блиндаже царил особенный, тревожный и неприятный штабной бардак. Разбросанные по столам карты, беспомощно шелестящие на сквозняке, свисающие мертвыми змеями телефонные трубки, разбитые лампы и брошенные как придется планшеты. Когда такая картина царит в штабе, это означает, что дело плохо. Штабной блиндаж выглядел безжалостно уничтоженным сложным механизмом, прежде аккуратным и ухоженным. Механизмом, которому неизвестная сила выворотила никелированные блестящие внутренности, разорвала кожухи, раздробила безжалостно аккуратные глазки циферблатов и манометров.
Электричества не было, из освещения осталось лишь несколько керосиновых ламп. Они давали достаточно света, чтобы разобраться в интерьере, но недостаточно, чтобы увидеть детали. Оттого Дирк не сразу узнал двоих, оказавшихся в штабе раньше его. Один из них был тоттмейстером Бергером, в этом ошибиться было невозможно. Тоттмейстер сидел у стены, упершись в столешницу локтями, курил папиросу и выглядел расслабленным, только расслабленность эта была болезненного свойства. Точно его тело выработало всю энергию, которую могло вместить, и теперь безвольно обвисло, скорчившись за столом, способное лишь втягивать в себя грязно-серый дым и сплевывать на пол.
Второй человек был высок, сутул и неловок. Даже стоя в неподвижности противоположной выходу стены, он казался неуклюжим, а форма сидела на нем как-то криво, неестественно. Этим вторым был люфтмейстер Хаас собственной персоной. Дирка он встретил быстрым взглядом из-под насупленных бровей.
Взгляд был трезвый, злой и отчаянный.
– И вы здесь, Корф? Впрочем, ожидал чего-то подобного. Господину смертоеду нужны зрители. Без зрителей спектакль совсем не тот.
– Замолчите, люфтмейстер. – Голос тоттмейстера Бергера был тих, но легко заставил Хааса заткнуться. – Унтер-офицер Корф нужен мне не как зритель, а как действующее лицо. На тот случай, если приглашенный оберст фон Мердер решит применить к вам силу. Я потерял весь свой конвой, а остатки первого взвода Йонера слишком далеко. Уверен, унтер-офицер Корф охотно поучаствует в этом представлении, а при случае и свернет вам шею с немалым удовольствием.
– Воля хозяйская, – процедил Хаас, отворачиваясь. – Ваши куклы могут прыгать по вашему щелчку, полагаю, что и шеи сворачивать приучены. Я хочу лишь быстрее покончить с этой смехотворной затеей.
Дирк не мог понять, пьян Хаас или нет. Тот держался непривычно дерзко, но хмель ли питал его дерзость или что-то иное, определить было затруднительно. Руки люфтмейстера оказались стянуты за спиной толстым прочным канатом.
– Где его нашли? – спросил Дирк.