— Подружку дождемся, потом отправим. Пусть она вещички для барышни соберет — бельишко там, мыло с гребешком. Иначе, только завтра передачку в тюрьму послать сможет. А ей, дурочке, вначале бы в баньку сходить, чистенькое надеть.
Эх, Антон Евлампиевич. Никак он не соответствует образу пристава-держиморды. Арестантку, обвиняемую в убийстве, жалеет. Возможно, Любовь Кирилловна чем-то похожа на дочку Ухтомского, проживающую с мужем под Таганрогом или пристав автоматически переносит свои симпатии на всех женщин, подходящих по возрасту.
У меня нынче в планах заскочить домой, пообедать, потом в Окружной суд, а по окончанию рабочего дня, отправиться на встречу с тещей.
Подойдя к своему дому, увидел несколько крестьянских розвальней, перегородивших всю улицу. Извозчик, что вез в саночках какого-то бородатого дядьку купеческого обличья, не мог проехать и теперь, на пару с седоком, громко материл мужиков, вытаскивавших мебель. Те, не отвечая на брань, продолжали трудиться.
— И чего орем? — миролюбиво поинтересовался я, подходя к извозчику.
— Дык, ваше благородие, — смутился тот. — Расщеперились тут, не пройти, не проехать. — Вон, господина купца везу.
Купец, тоже притихший, на всякий случай приподнял шапку. Я, как воспитанный человек, приложил руку к фуражке и философски заметил:
— Ну, господа, что поделаешь, если вся жизнь — это ожидание?
— Давай-ка братец, сворачивай, по другой улице поедем, быстрее будет, — пихнул купец извозчика и тот послушно принялся поворачивать сани.
Я отошел в сторонку, чтобы не мешать и, еле-еле протиснулся во двор между розвальнями и каким-то шкафом. А шкаф — шикарный, резной. Не иначе, антиквариат! И где он стоял-то? В доме не видел. Или попросту не обращал внимания?
Наталья Никифоровна, руководившая погрузкой, огорченно сказала:
— Иван Александрович, с обедом нынче замешкалась. Вон, — кивнула она на мужиков, — думала, позже прибудут, все не спеша подготовлю, а они явились, говорят — срочно ехать надо, потому что им до вечера обернуться, подрядились зерно везти. Пришлось все бросать, к перевозке готовить. Мебель сейчас уложат, но еще одежда всякая, ящики. Час, не меньше. Да еще и складывают неправильно. Говорю — растрясет все, вылетит, только руками машут.
Нет, если целый час ждать, лучше куда-нибудь в трактир забегу. Загляну только в свою спальню-кабинет, прихвачу подарки для Леночки.
Прежде чем уйти, важно прошелся вокруг саней, чтобы возчики прониклись, оценили человека в форменной шинели — не станут слушаться хозяйку, накосячат, будет им суд и расправа!
Кажется, оценили. И кровать начали перекладывать, чтобы она не вылетела, и уже столики с креслицами привязывают.
Постоял, покашлял для солидности, кивнул хозяйке:
— Если что не так — я в суде буду. Городового прислать, чтобы присмотрел? Или не надо?
Вот теперь за багаж можно не волноваться. Оставив Наталью Никифоровну с возчиками, пошел обедать. Решил попробовать супчика с потрошками, что нахваливала умненькая девочка Нюша, она же Анна Игнатьевна.
В трактире мне не обрадовались, но дверь перед носом не закрыли. Усевшись, заказал потрошки, гречневую кашу и кофе.
— А кофия нет-с, — сообщил половой. Добавил, с укоризной. — Жаровню-с, на которую песок сыпали, в тот раз сломали-с. А новую еще нескоро сделают-с.
— Как умудрились?
— Гуртовщика на ее уронили-с. Она сама-то крепкая, ножки хлипкими оказались.
— Тогда чай.
И чего на меня зверем смотреть? Можно подумать, я виноват. Не надо гуртовщиками бросаться.
Суп с потрошками и на самом деле оказался вкусным. Так что, Анна Игнатьевна плохого не посоветует.
Добравшись до кабинета, принялся составлять планированием будущих допросов. Помимо вдовы господина Сомова и его старшего сына, нужно допросить прислугу в количестве семи человек, подругу подозреваемой. Наверное, придется еще и маму подруги допрашивать. Кого-то придется к себе вызывать, к кому-то лучше самому съездить. Или сходить.
К дому госпожи Десятовой подходил с некоторой опаской. Кто знает — может, Ксения Глебовна, не жаждет становиться моей тещей? На Леночку надавили. А она девчонка послушная. Постучу, горничная откроет дверь, вернет колечко.
Но, вроде бы, ничего. Горничная, открыв дверь, хихикнула, но тотчас же запустила жениха.
— Барышню сильно ругали? — поинтересовался я.
Та, оглянувшись, на всякий случай, кивнула. Потом, прошептала:
— Ругать-то ругали, но так, для порядка.
Меня провели в гостиную, там и оставили. Уже и не гость, можно сказать, сам отыщет, куда присесть.
Хотел, было, по привычке устроиться на диван, где мы с Леночкой усаживаемся рядком. Но что-то сегодня потянуло в кресло, стоявшее у печки. Оно такое мягкое, уютное. И от печки тепло.
И глаза сами-собой слипаются. Но спать не буду… Ладно, чуть-чуть подремлю.
В общем, заснул. И приснилось мне… Приснился мне гроб, в котором лежит не то собака, не то вообще волк. Но он отчего-то в чепце, словно в сказке про Красную шапочку. А вокруг гроба стоят… не то волки, не то собаки, тоже в чепцах и в белых нарядах.
Сквозь дрему услышал голос Леночки:
— Маменька, да не буди ты Ваню, пусть спит.