Господин следователь 3

Но все-таки, следует потом уточнить — где этот лес, имеются ли подъездные дороги, нужно ли нанимать лесника? Если поблизости деревни, то мужики, без догляда, деревья вырубают. Конечно, они и с доглядом вырубают, но с лесником хоть какая-то надежда. При этом, ни одна зараза не считает, что тащить бревна из барского или казенного леса — это кража. У нас, в статистике преступлений по губернии, незаконная рубка леса первой стоит[1]. Не сберегу — ничего детям не оставим.

Когда пришло время пить чай, я спросил:

— Ксения Глебовна, теперь жених имеет право невесте подарки дарить?

— А вы уже и подарки собрались дарить? — слегка удивилась будущая теща, но милостиво кивнула. Дескать, теперь можно.

Леночка, заполучив браслетик и сережки, ужасно обрадовалась. Наверное, только присутствие матушки останавливало мою кареглазку. Иначе, повисла бы у меня на шее.

Браслетик сразу же был пристроен на ручку, а вот с сережками вышла промашка.

— Маменька, а мне теперь уши надо прокалывать, — сообщила моя гимназистка.

Упс. А что, у кареглазки до сих пор ушки не проколоты? Точно! Я же Леночку целовал в ушко, должен бы помнить. И помнил ведь, но отчего-то забыл. Или сработал штамп? Всегда считал, что если у девушки имеются уши, то в ушах обязательно сережки.

— Ну вот, дочка выросла, скоро замуж выйдет, — пригорюнилась будущая теща. Вздохнув, горестно сказала: — Внуки пойдут, превращусь в старую бабку.

— Ксения, радоваться надо, что дети растут, а не страдать, словно последняя дура, — довольно резко сказала Анна Николаевна.

Не исключено, что тетушка сейчас отправится плакать. Леночка, чтобы спасти ситуацию, сказала:

— Тетя Аня, а я к песенке, которую Иван пел, музыку подобрала. Ване, споешь?

Я, вроде, и не в голосе нынче, но, если невеста желает — спою. Да и ситуацию следует разрядить. А Леночка — молодец. Никак не думал, что она запомнила мотив, на который я пел, да еще и музыку подобрать умудрилась!

Кареглазка села к роялю, а я запел. После первого исполнения пришлось исполнять песню на «бис». А потом уже не только Леночка, но и ее тетушка вместе с матушкой дружно подхватили припев:

— Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним

И отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю.

Ты узнаешь, что напрасно называют север крайним,

Ты увидишь, он бескрайний, я тебе его дарю[2].

Пели бы и дольше, но чай остывает. А так, глядишь, в случае нужды, мы с Леночкой станем песни советские петь. Исполним дуэтом «Песенку первоклассника» или «Песенку крокодила Гены». На жизнь заработаем. И, как знать — может, еще и прославимся? Вот, разве что, кое-какие слова придется заменить.

Хорошо сидеть, но пора и честь знать. На улице холодно и Леночка, на правах невесты, принялась собирать меня в путь-дорогу. Шарф накрутила так, чтобы укрыть уши и прикрыть нос. Если кто увидит, решат, что грабитель.

Домой возвращался, когда луна уже светила вовсю. Людей по дороге не попадалось, только откуда-то вынырнул младший городовой Яскунов. Увидев, что свои, приложил ладошку к башлыку, закрывавшему фуражку.

— Ты чего вдруг? — удивился я.

— Опять Манькины повздорили, — с досадой ответил городовой.

Супруги Манькины были притчей во языцех. Годиков обоим за сорок. Дом неплохой, вроде, все есть. Муж — Тимофей, работал плотником, говорят, едва ли не лучший плотник в городе. Работяга, тихоня. Жена — Глафира, рукодельница, добросовестная хозяйка. Детей четверо, старшую дочь уже замуж выдали.

Обычно Манькины жили душа в душу. Но иной раз, когда Тимофей получал деньги за выполненную работу, они устраивали маленький праздник — покупали косушку водки, детям — пряники и конфеты. А дальше, если формулировать суконным языком моего времени «в процессе совместного распития спиртных напитков возникала ссора». Ссору мог начать и сам Тимофей, припомнив, что двадцать лет назад — незадолго до свадьбы, будущая жена путалась с каким-то Петькой, с которым уединялась в сарае, да и девственности он у невесты в первую ночь не обнаружил. Глашка принималась возражать, причем, очень бурно, с применением скалки или сковородки.

Тимофей, хоть и тихоня, но просто так себя бить не давал, давал сдачи.

Или напротив — Глафира вдруг вспоминала какие-то старые мужнины грешки, вроде того, что когда ездил рубить сруб в Шухободь, ночевал у какой-то вдовы.

Супруги принимались лупить друг дружку смертным боем. Дети вначале пытались сами разнять родителей, если не получалось — бежали к соседям, а те в участок, благо, все у нас в городе рядышком. Кто-нибудь из городовых отправлялся к Манькиным, начинал увещевание. Обычно, при появлении представителя власти, супруги прекращали драку и принимались мириться.

Мирились, тихо-мирно жили месяца два, иной раз с полгода, а потом опять скандалили.

Ухтомский, порядка ради, их несколько раз арестовывал, держал в участке, назначал штраф, потом попросту плюнул. Даже приказал подчиненным больше на вызовы не ходить — убьют друг дружку, так и хрен с ними. Проще похоронить, чем разнимать.

— Вроде, Антон Евлампиевич не велел к ним ходить? — спросил я.