Господин следователь 3

— Пришлось, — вздохнул младший городовой. — Младший сынишка прибежал — мол, батька решил повеситься, в сарай ушел. Дескать — плачет, что мамка ему перед свадьбой неверна была!

— Так и хрен-то бы с ним, пусть вешался, — хмыкнул я. — Похоронили бы, тебе хлопот меньше.

— Так-то оно так, только мальчонка сказал, что батька грозился еще и сарай поджечь. Пришлось Тимофея за шкирку брать, в участок вести. Тут уж простите, пришлось разок в морду дать.

— Это за дело, — одобрил я. — На этот раз ругаться не буду. Сарай он, видите ли, подожжет. Можно было два раза в морду дать.

Покачал головой, пошел дальше. Опасно одному ходить на семейные скандалы. Слышал, что в моем мире участковым, которым полагается разбираться с такими делами, строго-настрого запрещают идти на разборки в одиночку, да еще приказано облачаться в бронежилет. Чем опасен семейный скандал, так это тем, что побитая жена, вызвавшая полицию, при появлении наряда, начинает вдруг возмущаться — мол, за что забираете любимого? И ладно, если все ограничивается словами, но так бывает, что женщина бросается в драку[3].

Подойдя к дому, услышал какие-то звуки, доносившийся из нашего двора. Остановился у ворот, прислушался — звуки напоминали стук поленьев. Может, Наталья Никифоровна решила на завтра дров заготовить? Не поздновато ли?

[1] В 1920-е годы незаконная порубка леса (ст. 99 УК РСФСР) составляла 40–50% от общего количества преступлений Череповецкой губернии. Еще 20% — самогоноварение (ст.140 УК РСФСР).

[2] На всякий случай — авторы песни Марк Фрадкин и Михаил Плецковский

[3] И не только. Бывает и так, что женщина, которую только что избивал муж, хватает что-то тяжелое или острое и нападает на сотрудника полиции. Автор был знаком с участковым, которого ткнули скальпелем в грудь. Чудо, что жив остался.

Глава двадцатая Следователь как машина

Осторожно открыв калитку, пригляделся. Нет, не хозяйка. Около дровяного сарая неспешно трудилась какая-то старушка, перекладывая поленья на разосланную веревку. Ишь, приличную вязанку бабушка собирается утащить. Между прочем, я за эти дрова платил!

Ба, так это же соседка!

— Бог в помощь, Мария Ивановна! — вежливо поздоровался я.

— Ох, — схватилась старушка за сердце и осела на поленья.

Не померла бы от страха. Помрет, меня потом совесть замучает. Но с совестью-то договорюсь, а вот возиться с покойницей по морозу желания нет. Бежать в участок, потом звать доктора. И труп придется в дом затаскивать. Бабка говорила, что родных у нее здесь нет.

Нет, живехонька. И никакое сердце у нее не прихватило. Вижу, что прикидывается. Вот, коза старая!

— Не маловато ли набрала, соседушка? — поинтересовался я, перекрывая бабке путь к отступлению. — Чего сразу всю поленницу не стащила?

— Ишь, напугал-то меня, Иван Александрович! Шарфом замотан, не сразу узнала. Я уж думала — грабитель какой, или насильник.

— Воруем, значит? — спросил я. — Или мимо проходила?

— Так это, мимо шла, дай, думаю, зайду, посмотрю, а вдруг опять какая деваха караулит? Зашла, а как удержаться? Я ж бабка старая, на дрова денег нет, от вас не убудет. И всего-то пару полешков взяла.

Бабулька старательно сморщилась, пытаясь пустить слезу, но не вышло.

Пару⁈ Да мне самому такую вязанку не утащить. Пожалеть, что ли, старуху? Дескать — бери вязанку и катись? Нет, шиш. Один раз пожалею, завтра все стащит.

— Эх, Марь Иванна, Марь Иванна, — покачал я головой. — Мы ж с тобой ликер пили, думал, что мы друзья. А ты у нас дрова коммуниздишь.

Удивительно, но слово соседка поняла без переводчика. Или оно показалось ей схожим с иным?

— Так уж простите, великодушно. Я сейчас все обратно покладу.

— Поклади милая, поклади, — миролюбиво согласился я. — А как поленья складешь, дуй отсюда. На будущее имей в виду — жених Натальи Никифоровны мне кобелька обещал прислать.

— Кого прислать?

— Кобелька. Злого, чтобы девок чужих со двора отгонял, а заодно и соседей. Ну, Марь Иванна, ты поняла.

Посматривая, как бабулька складывает дрова обратно в поленницу, грустно подумал — если у меня прямо со двора дрова крадут, так что же в лесу творится? Может, у Леночки и приданного уже нет? А я-то губенку раскатал.

Сунув расческу в щель, поднял запор, вошел в сени. Слегка удивился. Обычно, услышав шум, Наталья Никифоровна уже открывала дверь в избу, подсвечивала мне либо лампой, либо свечой, потому что в сенях темно, можно и брякнуться. А тут, тишина. Вряд ли уехала, иначе бы дверь была заперта на замок. Не иначе, спит.

В некотором удивлении вошел в избу.

В прихожей горит свеча, шуба соболья висит, на мою половину дверь закрыта. Разделся, разулся, прошел на кухню.

Наталья Никифоровна лежала возле печи, на сдвинутых стульях, укрывшись с головой какими-то старыми покрывалами. Дышит тяжело, но не спит. Подошел, присел и спросил:

— Наталья Никифоровна, Наташа, ты чего? Заболела?

Спросил негромко, но голос разнесся, словно эхо. А, ну да. Дверь на половину хозяйки открыта, без мебели, а пустое пространство резонирует.

— Простудилась немного, — виновато отозвалась хозяйка, потом закашлялась.