Господин Великий Новгород. Державный Плотник

Старик оперся на перила и стал напряженно глядеть на полдень, где небо становилось все бледнее и бледнее. Ничего не видать! Только птица продолжала лететь от Ильменя, с той стороны, куда направились вчера новгородские рати.

Неужели была уже битва? И неужели это с кровавого поля летит птица?.. Так кто же одолел? В чьей крови так забродился ворон?

Старик перекрестился, взглянул на небо, на колокол, на ворона…

– Святая София! Заступи град твой… Не дай колокольца твово в обиду!

Торопливыми шагами он стал спускаться с колокольни, бормоча что-то и покачивая головой.

Заперев колокольню и сойдя с вечевого помоста, он пошел по направлению к Неревском концу. Попадавшиеся ему изредка на пути бабы, гнавшие коров или несшие ведра с водою из Волхова, кланялись старику приветливо, а иная приговаривала: «Путь-дороженька гладкая, Корнилушко батюшко, звонарик вечной»…

Старик вышел на Побережье, остановился, глянул вверх по Волхову и тоскливо покачал головой:

– Ах, воронок-воронок… и где он покровянился?..

Встречавшиеся ему на пути бабы замечали, что звонарь был какой-то чудной, все как бы с кем-то разговаривал, хотя с ним никого не было…

На Побережье он опять заметил старую кудесницу, которая шла берегом Волхова, видимо торопясь к своим каменоломням. Он вспомнил, что видывал ее когда-то, еще при жизни старого посадника Исаака Борецкого, у его жены Марфы… Зачем она тогда ходила к ней?..

– Темное дело… темное! Ах, ворон, ворон…

Между Разважею и Борковою улицами старик поравнялся с «чюдным» домом Борецких, перешел через улицу и сел на каменной ступеньке крыльца этого дома, чтоб передохнуть. Вечер был ясный, тихий, и окна дома были открыты. Из дому слышались голоса. Старик прислушался и явственно различил голос самой посадницы и даже слова, которые она говорила.

– Так рцы добре знаешь? – спрашивала кого-то Марфа.

– Добре, баба, – отвечал детский голосок, в котором звонарь тотчас же узнал голос Марфиного внучка.

– А каки слова на рцы знаешь? – снова последовал вопрос.

– Риза, баба.

– Риза. А еще, а?..

– Запамятовал, баба.

– То-то, дурачок, – запамятовал… Все купаешься с смердятами – все уроки и прокупал! Еще утонешь…

– Я, баба, не утону – я плаваю.

– Добро-ста!.. А каки еще слова на рцы?

– Риза… вода…

– Вода!.. Ах ты, тетеря!.. Розгою бы тебя за воду… – А рыба?..

– Ах, рыба! Рыба точно!.. А она, баба, в воде!

Марфа засмеялась. И старый звонарь, слушая эту речь, добродушно рассмеялся: «У-у, вострой малец!»…

– Ну, так рыба, да еще рог…

– Да, баба, рог.

– А какой стих на рцы?

– Стих я, баба, знаю:

Ризу вздень, рыбу яждь, рог не возноси,
Смиренных си блаженств у Бога испроси.

– Добре, похваляю… А что есть рог?

– Рог, баба, у коровы, и у барана рога, и у козла рога.

– Ах, дурачок, дурачок!.. Как же человек рог возносить будет?.. Ноли у тебя есть рога?

– Ниту, баба… у козла рога, у коровы…

– То-то… А у человека рог – сие есть гордыня: рог не возноси – сиречь не гордись… А еще на рцы каки словеса знаешь?

– Запамятовал, баба.

– А это что у тебя?

– Рубашечка, баба… Ах, вспомнил и стих:

Рубаха бела праздник есть младому,
Душевна белость не боится грому.

Старый звонарь, слушая это, только головой качал от умиления: «Уж и малец же! У… у, востер, постреленок!»

– Так… так… хорошо… Стих добре помнишь… «Рубаха бела – праздник есть младому» – точно…

– А у меня, баба, рубашечка аленька…

– Есть и беленька, и синенька, и желтенька… Ну а еще каки слова на рцы?

– Решето, баба…

– Ну, еще… а? Что ты ел утром ноне?

– Репу… Да, да, баба, редька, репа…

В решето потреб сбери – редьку, репу,
Сей в народ милость богату и слепу.
В правде походишь и без рукавицы,
Везде бо в любви устретят тя лицы…

– Хорошо, хорошо, дружок… Только не забывай.

– Не забуду, баба.

– А то отец не привезет московского пряника.

В это время старик закашлялся, и голова Марфы-посадницы показалась в окне. Рядом с нею выглядывал и маленький Исачко в красной рубашонке. Старик низко поклонился.

– А! это ты, Корнил… Здравствуй! – приветливо сказала Марфа.

– Здравия желаю, матушка, золотая моя.

– Что скажешь, Корнилушко?

– К твоей милости, посадница золотая.

– Войди в хоромы.

– А что Гавря, дедушка, воротился?

– Воротился, батюшко-посадич.

Челядницы отворили крыльцо, поклонились старику, уважаемому всем Новгородом, и ввели его в хоромы через светлые сени.

Он очутился в большой, знакомой ему палате, окнами на Волхов, и помолился на образа и на распятие, ярко блиставшие в богатой киоте.

– Паки здравия желаю, матушка-посадница.

– Присядь, Корнил. Прикажь, Исачко, наточить браги.

– Не до браги бы топерево, матушка, – медленно проговорил старик, все еще стоя у порога.

– Почто не до браги? Брага добрая – млеко старости.

– Так-ту, так матушка-посадница, да время топерево не такое.

– А что?

– Да вот ворон, матушка…