Господин Великий Новгород. Державный Плотник

– А что ворон, дедушка?.. Ково нарицает?.. Бабу? – зачастил Исачко, воротившийся в палату.

– Что ты про ворона, Корнилушко, говоришь? – переспросила Марфа.

– Да с поля, матушка-посадница, воротился воронок мой, с ночи пропадал… А топерево воротился весь в крови…

– Что ты? Как?

– И клевало-то у ево все в крови по самыя, сказать бы, очи – по головку…

– Кто ево так зашиб, дидушка? – вмешался Исачко.

– Не зашибен он, батюшко-посадич, а покровянился по саму головку…

– Ну и что ж?.. – начала бледнеть Марфа.

– И ножки в крови, матушка, по самое черевцо…

Марфа становилась все бледнее и бледнее… Исачко смотрел и на нее, и на старика недоумевающими глазами.

– Не в падали, матушка, закровянился он. От падали крови нетути… В живой кровушке, думается мне, бродил воронок-от мой…

– В чьей? – с ужасом спросила Марфа.

– Богу то ведомо, матушка… А токмо хрестьянская то кровь, думается мне… Либо московска, либо…

– Наша?.. Новогородска?..

– Не знаю, золотая моя.

Марфа так сжала руки, что пальцы ее, несмотря на всю их пухлость и рыхлость, звонко хрустнули. Грудь ее высоко подымалась. Тонкие ноздри расширились, как у испуганной лошади… Казалось, ей дышать было нечем – воздуху не хватало в ее полной, широкой груди…

Она глянула на киоту, на распятие… Вспомнила, как на этом распятии клялись ее сыновья, Арзубьев Киприян, Селезнев-Губа Василий, Сухощек Иеремия, как плакал Зосима соловецкий…

Ей почему-то вспомнилась и неудачная поездка в Перынь-монастырь, и странная льняноволосая девушка на берегу Волхова, при виде которой воспоминания молодости ножом прошли по ее душе и вызвали образ того, кого она силится забыть всю жизнь – и не может… И эта старая кудесница, грозившая клюкой, – она ей, Марфе, грозила, и Марфа, словно осужденная, выслушала эту угрозу…

Неужели теперь именно должна разразиться над нею кара за прошлое?.. А Горислава с льняными волосами – неужели это она?.. Она, непременно она…

Но зачем плакал Зосима соловецкий? Кого он оплакивал? Боярин Панфил сказывал, что угодник видел тогда у меня на пиру людей без голов… Но кого?

– Ноли, матушка, не было никаких вестей? – прервал старик размышления Марфы.

– Никаких… Перед тобой заходил ко мне посадник, так говорит: рано быть вестям.

– Так один ворон гонцом прилетел… дивное дело.

– Да, ворон… Точно гонец – и в крови весь… Только не говорит, чья она, кровь-то…

Марфа подошла к киоте и взяла лежавшую там книгу в кожаном переплете.

– «Откровение святаго Иоанна Богуслова…»[59] Благослови, Господи, испытать судьбы твои, – сказала она тихо, как бы про себя, держа в руках книгу.

Потом она перекрестилась, положила книгу себе на голову, трижды повернула ее на голове, щелкнула серебряными застежками и наудачу открыла книгу.

– Что-то Господь скажет?.. Благослови, Боже.

И она медленно прочла:

– «И видех, и се конь бел, и седяй на нем имеяше лук: и дан бысть ему венец, и изыде побеждаяй, и победит»[60]…– Она остановилась.

– Дан бысть ему венец – ноли это Иван князь московский? – говорила она в раздумье. – И конь бел, и победит…

Старый звонарь в страхе прислушивался к ее словам… А Марфе вспомнился князь Михайло Олелькович на белом коне… «А може, венец киевский, не московский?» – Она вздохнула и читала дальше:

– «И егда отверзе печать вторую, слышах второе животно глаголище: гряди и виждь. И изыде другий конь рыж, и седящему на нем дано бысть взяти мир от земли, и да убиет друг друга, и дан бысть ему меч великий»[61]…– Она опять остановилась.

– Рыж конь… Кто бы это был? И убиет друг друга… Господи!

– Рыж конь, матушка, у воеводы владычия стяга, у Луки у Клементьева, – проговорил звонарь.

Марфа ничего не отвечала и, закрыв книгу, вторично положила ее на голову… «Попытаю вдругорядь – до трижды судьбы Господни испытуются»…

Снова повертела книгу на голове и снова открыла.

– Благослови, Господи… Что-то святая книга проречет?

Она прочла:

– «И взяв един ангел крепок камень, велик яко жернов, и верже в море, глаголя: тако стремлением ввержен будет Вавилон град великий, и не имать обрестися ктому. И глас гудец и мусикий, и пискателей, и труб не имать слышатися ктому в тебе; и всяк хитрец всякия хитрости не обращется ктому в тебе; и шум жерновный не будет слышан в тебе; и свет светильника не имать светити в тебе ктому, и глас жениха и невесты не имать слышен быти в тебе ктому, яко купцы твои быша вельможи земстии»[62]…

По мере чтения лицо ее становилось все бледнее и бледнее… Руки дрожали… Но вдруг за окном раздался голос Исачка:

– Баба! Баба! Наши едут… Насады видно.

Глава X Остромира за чтением летописи

Но Исачко ошибся. Это были не насады возвращавшегося из похода новгородского войска, а простые рыбацкие ладьи.

Как бы то ни было, под впечатлением гаданья на Апокалипсисе и ввиду страшного рассказа вечевого звонаря о возвратившемся откуда-то окровавленном вороне, решено было на другой же день утром ехать на богомолье в Хутынский монастырь, чтоб умолить преподобного Варлаама, хутынского чудотворца, стать невидимым заступником Великого Новгорода.