Господин военлёт

– Елизабет! – подскакивает мадам, но Лиза карабкается на мои колени. Красовский делает мадам знак сесть. Лицо мачехи вытягивается – переживает. Усаживаю ангелочка лицом к себе.

– Это что? – Она трогает крестик.

– Награда.

– За что?

– За подвиг.

– Ты немца убил?

– Так точно.

– Они плохие?

– Очень.

– У нас в доме немец живет, Герберт Карлович, его никто не убивает, – сообщает Лиза. – Почему?

Папаша прыскает.

– Лиза! – окликает мачеха. – Оставь в покое Павла Ксаверьевича!

– Братец обещал со мной поиграть! – возражает Лиза.

Папаша встает и подходит. Гладит дочь по головке, та прижимается к нему. Не приходится сомневаться: папина любимица!

– Лизонька! – говорит папаша. – Братец поиграет с тобой, но дай ему покушать!

– Зачем? – удивляется Лиза. – Он и без того большой!

Теперь прыскаю я. Смеются все, в том числе Лиза. Сестричку уводят из столовой, перед этим она берет с меня обещание увидеться. Папаша ведет сына в кабинет, льет коньяк в бокалы, придвигает коробку сигар. До чего же приятный вечер!

Папаша смотрит выжидательно, раскуриваю сигару и начинаю рассказ. По-военному кратко, точно и по существу.

– Как прочел в газетах впервые, не поверил, что это ты, – говорит папаша. – Шалопай, только вино и девицы на уме – и на тебе! Застрелил немца, сделал вылазку, захватил пленного…

Молчу.

– Я верил, что порода Красовских в тебе проявится! – продолжает он. – Наверное, контузия помогла. Пусть Бог простит меня, но покойница сделала все, чтоб тебя испортить. Держала подле себя, избаловала. Еле настоял, чтоб тебе в Англию ехать. Но и там письмами тебя забрасывала… Был на могиле? – внезапно спрашивает он.

– Я не помню, где она.

– Завтра Степан отвезет. Тяжко мне было с твоей матерью, Павел! Ну, полюбил я другую женщину, бывает. Это преступление? Все сделала, чтоб жизнь мне отравить: скандалила, Наденьку оскорбляла, сказала, что развод до смерти не даст. В католики хотел записаться, чтоб без развода, да Надя веру менять не захотела. Она-то в чем виновна? Ради меня семью бросила – отец ее проклял, жила со мной без всякой надежды, Лизоньку в девичестве родила – все из-за любви. Золотое сердце!

На свете есть мужчины, которые верят: юные красавицы в состоянии полюбить их, старых, толстых и седых, вовсе не из-за денег. Такие мужчины есть, и один из них сидит передо мной.

– Как сейчас отношения с тестем?

– Наладились! – подтверждает папаша. – На венчании был и на свадьбе. Сыном меня назвал, хотя годами моложе.

– У него, случайно, долгов не было?

– Были! А ты откуда знаешь? – Он смотрит с подозрением.

– Предположил.

– А ты не полагай! Были долги и сплыли! – Он встает. – Едем!

– Куда?

– Я зван к Щетининым.

– Я в повседневном мундире.

– Это даже лучше – фронтовик! Не то что их – с паркетов! Зайдем к Лизе попрощаться – и в путь!

Мачеха остается дома – приступ мигрени. Знаем мы эти приступы, но так лучше. У роскошного подъезда на Невском выходим из автомобиля. Подъезд залит светом, как и прихожая. Лакеи снимают с нас пальто, отдаю папаху и смотрю на себя в зеркало. Портной был прав: ранее свободный мундир теперь в пору. Папаша тянет меня по лестнице – мы в огромном зале. Хрустальные люстры, блестящий паркет, кучки разряженных мужчин и дам. Много офицеров – от поручика и выше. Аксельбанты, золото погон, ордена в петлицах и на лентах. Декольте, прически, бриллианты… Папаша ведет меня от группки к группке, здоровается, представляет. Едва успеваю бодать головой и щелкать каблуками. Взгляды: удивленные, насмешливые, завидующие. Последние – у молодых офицеров. Георгиевское оружие на паркете не выслужишь.

Папаша подводит меня к генералу: толстому и важному. Бодаю воздух.

– Извольте видеть, Владимир Михайлович, сын мой, только что с фронта.

Я не «только что», но лучше помолчать.

– Герой-летчик, в газетах о нем писали. Считают, что мы, промышленники, только и думаем как о барышах. Сына единственного для Отечества не пожалел. Кровь свою сын пролил… – Папаша нарочито сморкается.

– Вижу! – Генерал смотрит с интересом. – Тот самый Красовский? Как же, читал. Не знал только, Ксаверий Людвигович, что твой это сын.

– Мой, ваше превосходительство! – заверяет папаша. Он доверительно склоняется к генералу. – Так как насчет заказа, Владимир Михайлович?

– Можно обсудить! – говорит генерал задумчиво.

– Погуляй, Павел! – торопливо бросает папаша. – Дам развлеки. Давно на тебя смотрят!

Киваю и отхожу. Папаша у нас – деляга! Сынка как разменную монету… А чего я хотел? На душе гадостно. Мимо пробегает лакей с подносом, уставленным бокалами, торможу. Водки нет, как и коньяка – хозяин не нарушает высочайший указ. Лакей выглядит виноватым, видимо, я не единственный, кто недоволен. За закрытыми дверьми здесь, ясен пень, в коньяке не отказывают. Беру шампанское и, прихлебывая, наблюдаю за публикой. Развлекать мне никого не хочется.

– Павел!

Оборачиваюсь. Молодая женщина – прическа, декольте, бриллианты. Лицо красивое, но в этой красоте нечто порочное.

– Не узнаешь меня?