Госпожа

К тому времени как меня проводили к минималистской кубической постройке, где Ермолов хранил свои сокровища, я уже окончательно пришла в себя. Для этого вечера я выбрала черное платье-рубашку от «Макс Мара» и грубые сабо «Марни» – жуткие, но в сочетании с тончайшим шелком выглядело довольно богемно. В брифкейс я положила рулетку, таблицу размеров, фонарик и увеличительное стекло. Удивительно, как много подделок сошли за подлинники лишь из-за того, что эксперты пренебрегли такими простыми вещами. Еще я прихватила старый поляроид, поскольку фотографировать картины на телефон, разумеется, никто не разрешит. Слуга передал меня в руки неодобрительно смотревшей на меня француженке в строгом костюме, походившем на униформу стюардесс Ермолова. Это и оказалась та самая мадам Пулазан, ассистентка, с которой мы договаривались о встрече. Разговаривала она по делу и вежливо, но наградила и мои ноги, и мой брифкейс таким многозначительным взглядом, что я сразу же поняла, насколько ей ненавистен сам факт моего присутствия. Что, я слишком молода или недостаточно благоговею от увиденного? Матовые стеклянные двери открылись после сложной процедуры сканирования сетчатки и ввода всех нужных кодов доступа, и мы оказались в тускло освещенном холле, пропитанном запахом озона и лака.

– Итак, мадемуазель. Вот соглашение о неразглашении. Вашу подпись, пожалуйста, здесь, здесь и здесь.

Договор был аж на трех страницах, на английском, и оказался настолько подробным, что мне пришлось не просто отказаться от права обсуждать содержимое коллекции с кем бы то ни было, а фактически пообещать стереть ее из памяти. Но что поделаешь, подумала я и быстро нарисовала подпись Элизабет в нужных местах. Мадам просканировала меня каким-то прибором с подсветкой, напоминавшим продвинутый вибратор, подозрительно перерыла все мои бумаги и наконец с победоносным видом извлекла из брифкейса поляроид.

– Это запрещено!

– Он понадобится мне для проведения оценки.

– Вы не доверяете своим глазам? – усмехнулась она.

Я вполне могла бы ответить ей, что не доверяю Ермолову, но это бы ни к чему не привело, поэтому я вежливо предложила ей позвонить начальству и спросить разрешения на фотоаппарат, а потом с наслаждением разглядывала отвратительную гримасу на ее лице, когда разрешение было дано. Еще один длиннющий код для последнего замка, и мы наконец вошли в зал.

Пол в зале оказался малахитовый, но стук моих сабо по гладкой поверхности доставлял мне столько удовольствия, как будто пол был сделан из чистых изумрудов. И если в отведенной мне комнате я была выбита из колеи запахом лилий, в разы повысившим мою тревожность, то теперь я вспоминала километры, пройденные по бесконечным коридорам аукционного дома, месяцы постоянной беготни по чужим поручениям, хождение взад-вперед по набережным Лондона, коридор с гобеленами в Национальной галерее, приведший меня к первой картине, которую мне удалось увидеть по-настоящему, путь, по которому теперь я пришла сюда, но уже независимым, уважаемым профессионалом. Согласитесь, нечасто случается такое, что на несколько секунд ты вдруг четко ощущаешь, что получила именно то, что хотела. Мне казалось, я парю в воздухе, смотрю сквозь завесы времени, без малейших усилий принимаю собственные достижения. Неплохо, Джудит! Совсем неплохо! Открыв глаза, я увидела, что мадам вопросительно смотрит на меня. Мне совершенно не хотелось доставлять ей удовольствие и показывать свое восхищение, однако, несмотря на то что я видела несколько совершенно выдающихся коллекций, по сравнению с частной галереей Ермолова они и рядом не стояли.

Вытянутый зал с высоким потолком был залит мягким светом, как будто бы исходившим от свечей. Два дивана работы Брейера с обивкой из белоснежной, как зубная паста, замши расположились спинка к спинке в центре зала, а вокруг них стояли кресла с изогнутыми, словно арфы, спинками эпохи Регентства из мерцающего бука, а также группа кресел-бержер в стиле Людовика XIV с обивкой из серого шелка. Казалось, они лишь ждут, чтобы кто-нибудь в них уселся и завязал светскую беседу. Я сразу же узнала Поллока и картину Матисса «Дом на Таити», пять лет назад ставшую настоящей сенсацией в Нью-Йорке, когда анонимный покупатель зашел на аукцион практически с улицы и сделал ставку почти на сорок миллионов, три Пикассо, Рембрандт, два Брейгеля, Сезанн, Тициан – вашу мать, настоящий Тициан, у кого, ну скажите мне, у кого есть свой Тициан?! – а еще «Портрет юноши в красном берете» Понтормо. У меня аж голова закружилась. Пришлось подавить желание бегать от одной картины к другой, прикасаться к сияющим поверхностям и наслаждаться внутренним трепетом. Левую стену занимали русские художники: кружащий в воздухе демон Врубеля, Григорьев, Репин – потом Пуссен и серия пейзажей Климта.

– А вот здесь графика, – произнесла мадам, указывая дистанционным пультом управления на панель под пейзажами Климта.