Госпожа Бовари

— К чему, — ответил он, — позволять, чтобы к вам совались? А раз я сегодня имею счастье быть с вами…

Эмма покраснела. Он не кончил фразы. Заговорил о прекрасной погоде и об удовольствии гулять по траве. Попалось несколько расцветших маргариток.

— Милые цветы, — сказал он, — есть на чем гадать всем влюбленным в околотке! — И прибавил: — Не сорвать ли и мне? Как вы думаете?

— Разве вы влюблены? — сказала она, покашливая.

— Как знать! — отвечал Родольф.

На лугу появлялось все больше гуляющих. Матери семейств толкались, задевая встречных огромными дождевыми зонтиками, корзинами и младенцами. Часто приходилось сторониться, пропуская шеренгу крестьянок в синих чулках, плоских башмаках, с серебряными колечками на пальцах, рабочих девушек с фермы, пахнущих молоком, когда они проходили мимо; они держались за руки и занимали всю ширину лужайки, от ряда осин до палатки, разбитой для банкета. Но наступал час осмотра скота, и сельские хозяева один за другим вступали в ограду как бы некоего ипподрома — части луга, обнесенной длинною веревкой, навязанною на кольях.

Внутри заграждения стоял и лежал скот, повернув морды к веревке и выстроив в неровный ряд спины. Свиньи спали, уткнувшись рылом в землю; телята мычали; овцы блеяли; коровы, подогнув под себя одну ногу, разлеглись брюхом по траве и, медленно жуя жвачку, мигали тяжелыми веками, отгоняя от глаз жужжащих мошек. Крестьяне, приехавшие с возами, засучив рукава держали под уздцы жеребцов, встававших на дыбы и с широко раскрытыми ноздрями ржавших, чуя близость кобыл. Кобылы стояли смирно, вытянув шеи, с повисшей гривой; жеребята валялись в их тени или подбегали их сосать; и над этою длинною зыбью скученных тел то вдруг, словно волна по ветру, развевалась белая грива, то высовывались вверх острые рога, то мелькали головы бегущих людей. В стороне, шагов за сто от ограды, стоял огромный черный бык в наморднике и с железным кольцом в ноздре, неподвижный, как бронзовая статуя; ребенок в лохмотьях держал его на веревке.

Тем временем между двумя рядами медленно двигались важные господа, осматривая каждое животное, и совещались вполголоса. Один из них, по-видимому самый главный, что-то записывал на ходу в записную книжечку. То был президент жюри, господин Дерозерэ, владелец Панвиля. Едва завидя Родольфа, он быстро подошел к нему и сказал с любезной улыбкой:

— Как, господин Буланже, вы нас покидаете?

Родольф стал уверять, что придет. Но когда председатель отошел, он сказал:

— Ни за что не пойду к ним, ваше общество мне дороже.

И, подшучивая над съездом, Родольф, чтобы всюду проходить беспрепятственно, предъявлял жандармам свой голубой билет и даже останавливался иногда перед красивым «экземпляром»; но госпожа Бовари не склонна была этим любоваться. Заметив ее равнодушие, он принялся высмеивать туалеты ионвильских дам, причем извинился за небрежность своего собственного. В его одежде была та смесь простоты и изысканности, в которой люди толпы обычно усматривают оригинальничанье, тревогу чувств, своенравие вкуса и отношение свысока к общественным условностям, что или восхищает их, или выводит из себя. Его батистовая рубашка с плоеными манжетами вздувалась от ветра на груди, в вырезе серого жилета, а панталоны с широкими полосами открывали на подъеме ботинки верблюжьего цвета, отделанные лакированной кожей, блестевшей как зеркало, так что в ней отражалась трава. Он ступал ими по лошадиному помету, засунув одну руку в карман пиджака и сдвинув набок соломенную шляпу.

— Впрочем, — сказал он, — когда живешь в деревне…

— То все напрасно, — добавила Эмма.

— Это правда! — ответил Родольф. — Подумайте, ведь никто из этих честных людей не способен даже различить покроя платья!

Они заговорили о провинциальной пошлости, о загубленных ею жизнях, о разбитых ею надеждах.

— Потому-то, — сказал Родольф, — я и впадаю все чаше в такое уныние…

— Вы? — сказала она с удивлением. — Я считала вас очень веселым.

— Ах да, по внешности, так как на людях я умею надевать насмешливую маску; а между тем, как часто при виде кладбища, освещенного луною, я спрашиваю себя, не лучше ли мне было бы присоединиться к тем, что спят здесь вечным сном…

— О, а ваши друзья? — сказала она. — О них вы забыли?

— Друзья? Какие же? Разве есть у меня друзья? Кто обо мне думает?

При последних словах он присвистнул сквозь зубы.

Тут им пришлось расступиться, чтобы дать дорогу целой горе стульев, которую за ними несли. Это нагромождение тащил один человек, столь нагруженный, что видны были только концы его деревянных башмаков да раскинутые в стороны руки. То был Лестибудуа, могильщик, переправлявший в толпу церковные стулья. Изобретательный во всем, что клонилось к его выгоде, он придумал этот способ использовать съезд; и его выдумка имела успех, так как он уже не знал, кого удовлетворять. Деревенские гости, задыхавшиеся от жары, вырывали один у другого из рук соломенные стулья, пропахнувшие ладаном, и с каким-то благоговением откидывались на грубые спинки, закапанные воском.